Пластун

Сдача в плен необходимость или предательство ?

179 сообщений в этой теме

"Интересное явление:

Честь русского офицера. В гражданскуюмногие стрелялись.

После отечественной японцы считали достойным сделать себе харакири.

Это что предпочтительнее позора пленения? Как считает сообщество?"

В русско-японскую войну 1904-05 годов попавшие в плен русские офицеры содержались японцами на частных квартирах, у них была свобода передвижения в пределах населенного пункта и право ношения кортика - как символа чести русского офицера...

Более того, японцы обещали отпустить домой в Россию каждого русского офицера, который даст честное благородное слово никогда больше не воевать против Японии...

Характерно, что ни один из русских офицеров такого слова не дал...

Все предпочли остаться в плену, но не обмануть и не нарушить данного слова, даже если речь идет об обмане врага...

Это о чести русского офицера...

Впрочем, это была одна из последних "благородных" войн, когда к противнику относились с уважением ...

Хотя, нет - еще в начале Первой мировой подводные лодки, перед тем как торпедировать торговое судно вражеского государства, всплывали и через громкоговорители предупреждали экипаж, что судно сейчас будет потоплено, и что у экипажа есть 15 минут, чтобы спустить шлюпки и покинуть корабль...

При этом исходили из того, что цель атаки - уничтожение торгового груза - то есть подрыв экономической мощи противника, - а не хладнокровное утопление ни в чем неповинных моряков...

Источники - не спрашивайте, где-то когда-то читал, запомнилось...

Если интересно - ищите сами... :-o

P.S.

В Гражданскую "многие стрелялись", потому что и красные пленных белых и белые пленных красных убивали с редкостным скотством и патологической садистской жестокостью ... :(:(

В начале 90-х в альманахе Кубань была фото казни красного комиссара - метод посаживания на кол (в районе Майкопа).

0

Поделиться сообщением


Ссылка на сообщение
Поделиться на других сайтах

Пластун, я припоминаю это фото, я его когда-то видел...

Как и другие фото зверств участников той Гражданской войны...

И дай нам Бог избежать новой гражданской войны...

0

Поделиться сообщением


Ссылка на сообщение
Поделиться на других сайтах

Кстати, тоже где-то читал и запомнилось...

Во время Гражданской войны один артиллерист попадал в плен то к красным, то к белым - аж семь раз...

Он был отличный артиллерист, и его все время "брали в плен" вместе с его пушкой...

Он говорил: "Я только одно понял: мне главное - попасть!" :cool:

0

Поделиться сообщением


Ссылка на сообщение
Поделиться на других сайтах

Передача (Малахова)

В студии «Пусть говорят» пытаются выяснить, почему даже близкие родственники изнасилованной девочки считают, что она сама виновата, и выгоняют ее из дома.

http://1000-tv.ru/peredacha/per-list.ph ... t_govoryat

Вчера смотрел это шоу надо сразу отдать должное смелости матери с девочкой которых травят со всех сторон.

Ладно эти с аула - типичное поведение хищников что раньше было - что сейчас. Но цинизм Малахова с явно проплаченным аулом шоу - это показатель отношения власти к нам. Избивают (убивают), в армии издеваются, несовершеннолетних в групповую насилуют - виноваты только мы сами. Мы видите ли их раздражаем своим фактом существованием. Они все живут по своим обычаям как им это нравится и вы не смейте возмущаться что это не законно. Законы в РФ созданы только для защиты их от нас - русских.

И дай нам Бог избежать новой гражданской войны...

PS. Для тех кто считает что этот пост имеет признаки разжигания национальной розни - это пересказ всего того что сообщает мне мой любимый телевизор (я люблю его потому что он широкий и дорогой) и как добросовестный зритель верю всему что он говорит и показывает. Если что не так претензии все к нему.

0

Поделиться сообщением


Ссылка на сообщение
Поделиться на других сайтах

По моему ты много телевизор смотришь! :cool:

0

Поделиться сообщением


Ссылка на сообщение
Поделиться на других сайтах

Леша да черт попутал, думал ящик что то путное покажет. :shock:

Вот из библии можно отнести к нашей теме обсуждения геройства и предательства:

"Доброе имя лучше дорогой масти, и день смерти - дня рождения." Книга Екклесиаста гл. 7-я

0

Поделиться сообщением


Ссылка на сообщение
Поделиться на других сайтах

А что есть неэффективное бремя? !!!

взвалили на народ ношу не подъёмную старых - убогих пром. технологий - результат сегодня очевиден.

Полёты в космос? !!!

проиграли - даже глонас не осилить и т.д.!!!

академическая наука?!!!

это миф - бурные фантазии соц.лагеря и учёных евГеев - поэтому и пользы она не приносит - нет её.

человеческое здравоохранение?!!!

продолжительность жизни - тому свидетель :cool:

съедобные продукты? ?!!!

сказка это . о чём говорить при отсутствии оных на столе.

баночка майонеза на Новогодний стол - достояние соц.легеря :cool:

уверенность в завтрашнем дне? !!!
а была она уверенность ? При том что народ - тупо щугали - вкалывай иначе НАТА опнет бомбой :cool:

Да! Теперь у тебя рядовой гражданин этого никогда не будет!!! Ликуй!!! Ал-л-лилуя!!!!!!

вот и не желаю я будущим россиянам ,что бы эти марксолениниские эксперементы над людьми воскресились.

Гигантоманию не тянули? Расшифруй понятие, пожалуйста, я тебе отвечу...

А гостарбайтеры не от этого сейчас, а от жадности работодателей. А жадность что? Правильно! ЭГОИЗМ!!!

Гигантомания - бредовые - не выполнимые - планы ЦК взваленые на плечи народа.

гостарбайтеры сегодня не избежность т.к. это уже в 80-ом году присутствовало - простая не хватка рабочих рук.

от того итр планктон и гоняли в колхоз - пытались что то исправить.

Нынешняя так наз. коррупция - не что иное как БЛАТ ! ранее применяемый

и что ? нужен такой был псевдоСоциализм - если был он не для всёх.

0

Поделиться сообщением


Ссылка на сообщение
Поделиться на других сайтах

гостарбайтеры сегодня не избежность т.к. это уже в 80-ом году присутствовало - простая не хватка рабочих рук.

от того итр планктон и гоняли в колхоз - пытались что то исправить.

в Железногорске Курской обл. на МГОК работали болгары.

Предприятия в моём городе строили поляки, а работали на них вьетнамцы. Это всё СССР.

0

Поделиться сообщением


Ссылка на сообщение
Поделиться на других сайтах

гостарбайтеры сегодня не избежность т.к. это уже в 80-ом году присутствовало - простая не хватка рабочих рук.

от того итр планктон и гоняли в колхоз - пытались что то исправить.

в Железногорске Курской обл. на МГОК работали болгары.

Предприятия в моём городе строили поляки, а работали на них вьетнамцы. Это всё СССР.

и у меня поляки нефтепровод строили + микрайон города отстроили

0

Поделиться сообщением


Ссылка на сообщение
Поделиться на других сайтах

Пластун

Специально для Вас от меня так сказать от всей души ....

И в дыму этом запорхали вспышки, залился в лихорадочной дрожи станковый пулемет, – двое солдат лежали в придорожной канаве за «максимом».

– Мне командира батальона, – сказал Ермаков, удивляясь странному спокойствию своего голоса.

– На высотке! Влево по траншее!

Вся эта высотка, сплошь опоясанная недавно аккуратными немецкими траншеями, сейчас была разворочена воронками, разрыта зияющими ямами, ходы завалены землей вперемешку с торчащими ребрами досок; валялись на брустверах окровавленные клочки шинелей, стреляные гильзы, немецкие коробки с противогазами, расщепленные ложи винтовок, – в места эти были прямые попадания. И было все-таки непонятно, почему на высотке казалось пусто и почему встретили здесь всего три пулемета и человек десять автоматчиков около самого входа в блиндаж. Когда Ермаков вошел, старший лейтенант Орлов, в расстегнутом кителе, с землисто-серым лицом, – оно сухо подрезалось, и куда девалась припухлость на щеке, – кричал на остроносого, изможденного пехотного лейтенанта, державшего автомат в опущенной руке:

– Я тебе людей не рожу! Понял? Пришел, хреновину порешь с умным видом, а я будто не знаю! Каждого офицера, кто пискнет об отходе, расстреляю к ядреной фене! Куда отход? Куда? Дай тебе волю, до Сибири бы драпал! Не терпит кишка – уйди в дальний окоп, чтоб солдаты не видели, и застрелись. Но молча. Молча! Вот тебе совет! Двигай во взвод!

Невесомо, робко ступая, лейтенант вышел, а Орлов, сумрачный, злой, шагнул к двери, и в красноватых от бессонницы глазах его бешено плеснулась радость.

– Ермаков? Дьявол! Где орудия? Привел?

– Где связь с дивизией? – ответил Ермаков, устало оглядывая просторный немецкий блиндаж, в дальних углах которого жались к аппаратам двое телефонистов, а худенький ротный радист и офицер-корректировщик, взволнованно красный, подчищали наждаком, соединяли проводники разобранной рации.

– Орудия где? – повторил грозно Орлов, глядя не-верящими глазами, и, вдруг поняв, спросил дважды: – Накрылись? Накрылись?

Ермаков бросил фуражку на потертое одеяло железной кровати, усмехнулся:

– В донесении можешь передать: орудия разбиты. Одно при бомбежке, другое – танками. Запишешь на счет батальона – шесть бронетранспортеров, два танка. У меня от двадцати пяти человек осталось двенадцать. Со мной. Прошин убит. Это все. Прибыл в твое распоряжение. Могу командовать ротой, взводом, отделением. Посоветуешь стреляться – не застрелюсь. Кстати, злостью своей последнюю надежду из людей вытряхиваешь!

Он сказал это чрезмерно жестко, и под его взглядом Орлов медленно отвел глаза, но сейчас же потолок затрясся от частых разрывов, посыпалась земля, и он крикнул властно в дверь блиндажа:

– Что, атака?

– Танки бьют, – ответил кто-то из траншеи. И голос этот заглушило разрывом.

– Кажется, сейчас будет завершение. – Орлов застегнул китель, резко затянув ремень, вынул пистолет, щелкнул предохранителем и, засовывая его в карман галифе, спросил с горячностью: – Надежду вышибаю, говоришь? Я вышибаю? Правильно, Ермаков. Я вытряхнул из батальона надежду сорока ракетами. Я их выпустил в белый свет как в копейку. Где огонь? Где поддержка огнем? В ротах осталось по пятьдесят – сорок человек. Мы стянули на себя кучу немцев, мотопехоту, танки, авиацию. Надо быть остолопом, чтобы не понимать: время, время для наступления дивизии... Мы торчим в колечке шестнадцать часов. Где дивизия? С пшенкой ее съели?

– Не знаю, – ответил Ермаков и, опираясь о спинку кровати, искоса поглядел на молчавших связистов. – Выход один: ждать. И связь, связь... Мы не знаем, что там с дивизией. Поэтому – ждать. Мы делаем то, что и надо делать, – оттягиваем на себя силы. Иначе зачем мы здесь?

Орлов рассмеялся:

– Я шестнадцать часов говорю об этом солдатам. Говорю и... уже не верю себе. Еще час – и от батальона не останется ни человека! Полсуток в дивизии думают: начинать наступление или не начинать? Утром я поймал по рации полк. На три секунды поймал! Ни дьявола не принимала эта фукалка – леса мешают, и вдруг поймал. Два слова поймал: «Держаться, держаться!» Но сколько прошло времени? Там знают, сколько может продержаться один-единственный батальон?

– Что предлагаешь? – спросил Борис. – Что именно?

– Сохранить оставшихся людей. – Орлов подошел к двери блиндажа, плотнее прихлопнул ее. – Ясно?

– Конкретно. Как?

– Немедленно снять людей. Сконцентрировать на восточной окраине. И прорываться сквозь окружение к Днепру.

И хотя Ермаков снова почувствовал за этими словами правоту Орлова, все же непотухающая искорка надежды заставила его сказать:

– Положили здесь людей только для того, чтобы уйти назад? Так просто, Орлов? Бессмысленно! Надо ждать. И держаться.

Возле блиндажа раздался шум голосов, топот ног, и чей-то басок крикнул возбужденно: «Не тронь его, ребята! Стой, стой, говорю!» Дверь блиндажа рывком распахнулась, и несколько рук изо всей силы впихнули высокого, в кровь избитого человека в тугом шерстяном шлеме, в немецкой порванной шинели, без погон. Следом ввалился Жорка Витьковский, белокурые волосы растрепаны, нос страшно, неузнаваемо распух, на верхней губе засохшая струйка крови; вместе с ним вошел знакомый полковой разведчик, широкий, мрачно замкнутый, весь взмокший, расстегнутая кобура парабеллума отвисала на левом боку. Жорка ступил вперед, шмыгнул носом, проведя под ним пальцами, и, подтолкнув человека в спину, доложил:

– Вот этот с пулеметом на церковке сидел. Наш оказался.

– Как наш? – не понял Ермаков. – Чей наш?

– Ну... русский, что ли, шкура... Или как он там... Проститутка, в общем, – подбирая слова, объяснил Жорка, улыбаясь хмуро, и все трогал пальцами под носом. – Цельный час выкуривали его. Гранаты в нас кидал эти немецкие, а матерился, бродяга, по-русски, когда брали его... в шесть этажей...

– Власовец? – быстро спросил Ермаков, подходя к человеку в шлеме, впиваясь потемневшим взглядом в его лицо.

Человек стоял расставив ноги в немецких сапогах, засунув руки в карманы, кругляшок черных волос прилип к сгустку крови на лбу, продолговатая ссадина на щеке тянулась к виску, один обезображенный окровавленный глаз заплыл; в глубине другого, антрацитно-черного, остановилось, замерло выражение ожидаемого удара.

– Ну? Власовец? – переспросил Ермаков. – Что молчишь?

Пленный пожал плечами, невнятно выдавил:

– Ich verstehe nicht...[2]

– Врет, – насмешливо проговорил Жорка. – Дрейфит, проститутка, что власовца в плен не возьмут. Он еще по дороге начал: «Нихт, нихт!» А до этого в бога костерил! На чисто русском... Он наших в деревне не одного человека ухлопал. Церковка – все как на ладони. Т-ты! – крикнул он пленному и даже подмигнул, как знакомому. – Закати-ка в три этажа. Для ясности дела. Да не стесняйся, ты!

Пленный молчал, открытый глаз его застыл в немигающей неподвижности, зрачок слился с влажной чернотой, и вдруг глаз мелко задергался от тика.

– Стрелял, значит? – Ермаков взял человека за подбородок, откинул его голову, взглядом нащупывая ускользающую черноту зрачка.

– Может, фамилию свою назовешь?

Почему русский этот, оставленный здесь, в деревне, стрелял в русских с упорством, на какое способен был только немец, уже не интересовало Ермакова. На такой вопрос никто из власовцев откровенных ответов не давал – и Борис проговорил медленно и раздельно:

– Ясно. Думаю, допрос не нужен. Как ты, Орлов?

Телефонисты, напряженно выпрямившись, застыли в углу; Орлов, сжав губы, смотрел в пол, и по его бледному лицу, на котором четко прорисовывались изломанные у висков брови, Ермаков прочел приговор.

– Допрос? – зло произнес Орлов, не подымая головы. – Ни одного вопроса! Родину, стервец, продал! А ну, выводи его. Фамилия? Не нужна фамилия. Он сам забыл ее!..

– Товарищи... Товарищи... – удушливо-хрипло и жутко выдавил горлом пленный и переломленно рухнул на пол, диким глазом умоляя, прося и защищаясь. – Товарищи... – Он стал на колени, вздымая и опуская руки. – Пощадите меня... Еще не жил я... Не своей волей... Пощадите меня... У меня жена с ребенком... в Арзамасе... Товарищи, не убивайте!

Мутные слезы потекли по его лицу, и, не вытирая слез, он дрожащими пальцами слепо разорвал подкладку шинели, лихорадочно вытащил оттуда что-то завернутое в целлофан, торопясь, сдернул красную резинку.

Орлов гибко подскочил к нему, рванул за грудь так, что затрещала шинель, сильным толчком поднял его с земли. Бумаги посыпались под ноги власовца.

– «Товарищи... Не своей волей... Жена в Арзамасе»? Ах ты!.. А на церковке сидел до последнего? Умри хоть, сволочь, как следует!

– Товарищи... Товарищи... – Власовец со стоном вновь ослабленно повалился на пол и судорожно совал руки во все стороны, неизвестно для чего пытаясь еще подобрать рассыпанные бумаги. – Я не хотел... не хотел...

– Выводите! – испытывая омерзительное чувство, приказал Ермаков и отвернулся, чтобы не видеть этих унизительных, бегущих по щекам мутных слез, этого полного звериным страхом черного глаза без зрачка.

Власовца вывели. В траншее послышалась возня, и, накаленный животным безумием, взвизгнул умоляющий голос:

– Товарищи... Товарищи!..

Воздух полоснула автоматная очередь.

В блиндаже было тихо. Ермаков прошелся из угла в угол, увидел на полу бумаги уже не существующего человека и брезгливо собрал их, просмотрел потертый на углах аттестат, выданный на имя командира взвода разведки лейтенанта Сорокина Андрея Матвеевича, тысяча девятьсот двадцатого года рождения; потом, хмурясь, долго глядел на фотокарточку беловолосой девушки, доверчиво и смущенно улыбающейся в объектив; на обороте косым неокрепшим почерком: «Дорогому и любимому Андрюше от навечно твоей Кати. 11 апреля 1940 года, гор. Арзамас».

Он протянул бумаги Орлову, стараясь подавить чувство жалости к этой неизвестной ему Кате, которая никогда не узнает всю беспощадную правду о том, кто умер сейчас.

Орлов, сумрачный, мельком покосился на аттестат, на фотокарточку и, не проявляя никакого любопытства к документам, сказал озабоченно:

– Давай подумаем, Ермаков! Твоих людей посылаем в первую роту. Там самые большие потери. А – с горькой болью произнес он и засунул документы власовца в полевую сумку. – Торчит перед глазами! Придется в штаб полка отдать. Ну, пошли, Ермаков!

Он задумался неожиданно, и на его лице появилось незнакомое просительное выражение:

– Боря... Из офицеров пока мы с тобой вдвоем... Я сам людей твоих распределю... А ты останься. За меня. По высоте снайперы со всех сторон лупят. И вообще мне, как говорят, необходимо, а тебе... Двоих укокошат – чепуха получится.

Из тепло зазеленевших глаз его проглянуло, заблестело нечто похожее на заботливую нежность, и необычное это выражение огрубевшего в матерщине, в вечной окопной грязи старшего лейтенанта чрезвычайно удивило Ермакова.

– Понятно, Орлов, – сказал он.

И, надвинув фуражку, первым вышел из блиндажа.

Все звуки, приглушенные накатом и тяжелой дверью, теперь выделились в угрюмом осеннем дне с отчетливой полновесностью. В двух шагах от блиндажа скрежетал, захлебывался ручной пулемет, стреляли во всей траншее; изредка, перезаряжая диски, люди оглядывались назад, глядели куда-то вбок, а позади высоты жарко пылала окраина, огонь сплелся над улицами и плетнями, дым упирался в низкие, грузные облака, полные октябрьской влаги. Немецкие танки били по высотке, вдоль брустверов всплескивали фонтаны земли, вибрирующий звон осколков бритвенно прорезывал воздух.

Орлов вскользь глянул поверх брустверов, крикнул в блиндаж:

– Телефоны сюда!

На дне траншеи, устало положив на колени карабины, сидели артиллеристы: курили, глядели тупо в землю, как люди, потерявшие что-то, виноватые и не понимающие, зачем они здесь. Только Жорка Витьковский, с распухшим носом, улыбающийся, как всегда, непробиваемо беспечный, показывал Скляру новый финский нож, его точеную костяную рукоятку, рассказывал увлеченно:

– Он меня – дербалызь, у меня сто чертей из глаз вылетело. Я – брык, а он крепкий, бродяга, навалился, хрипит и душит, злой, как гад ползучий. Ну, думаю, все, конец мне. В башке пух какой-то... Да... А сзади разведчик ка-ак ляпнет ему по шее...

Скляр слушал и мелко-мелко кивал, округляя добрые глаза, восхищаясь и любуясь чужой смелостью, поражаясь ее бездумной решительности. Скляр ненавидел немцев, но за всю войну по роду своей службы он еще не убил ни одного и был убежден, что это не так легко сделать. Жорка пять минут назад, не задумываясь, убил человека, вытолкнув его на бруствер, полоснув очередью из автомата. И хотя Скляр понимал, что Жорка не мог сделать иначе, и хотя знал, что самого его, Скляра, могла убить пуля этого власовца, все-таки жутью веяло от того, что произошло на глазах: стоило нажать спуск – и человека нет, будто он и на свет не рождался.

Рядом со Скляром, бережно прислонив к ногам вещмешок, в котором были прицелы, сидел наводчик Вороной, оглохший, весь ушедший в себя, и машинально грыз сухарь, трудно глотая. Он не слышал ни выстрелов, ни рассказа Жорки, он был контужен и в своей глухоте плотно окружен тягучим звоном в ушах; изредка на остановившиеся глаза его набегала теплая, сверкающая влага. Он промокал глаза рукавом шинели и смотрел на расплывающийся сухарь в испачканных оружейной смазкой пальцах.

– Что у вас с глазами? – воскликнул Скляр с жалостью. Наводчик не расслышал его слов, не угадал их смысла и, не ответив на вопрос, прошептал дрожащими губами:

– Лейтенант-то... лейтенант... мальчик ведь... Школьник... Свой паек, табак солдатам отдавал. До-об-рый был...

Скляр вспомнил юное, застенчивое, краснеющее лицо Прошина, и щегольские хромовые сапожки, и длинную шинель, и веселый, звенящий голос команд, вспомнил, что его уже нет, что остались лишь знаки его жизни на земле – погон да полевая сумка, и, ища виновников этой смерти, внезапно гневно оглянулся на двух толстозадых ездовых, что давеча трусливо приседали около коренников, а сейчас шептались, прижимаясь к стене окопа. И с неудержимым бешенством он протянул к их крепким, крестьянским лицам маленький кулачок и закричал в неистовстве:

– Дураки! Трусы! Погубили лейтенанта! Вам морды... морды набить!.. Если бы не вы, дураки окаянные, мы бы успели. Извозчики!

– Ты зачем? Ты для чего? – испуганно забормотали ездовые, отстраняясь и потупя глаза. – Мы разве виноваты...

– Скляр! – строго окликнул Ермаков, подходя к солдатам. – Что такое? Прекратить! Почему до сих пор Вороной здесь? Отвести в землянку для раненых. Остальные за мной!

Беглым огнем по высотке и деревне били танки.

– Давай, давай, ребята, сюда! – махнул рукой Орлов, шагая по траншее, высокий, гибкий, в туго перепоясанном крест-накрест ремнями кителе, в сдвинутой набок фуражке. – Будем воевать в пехоте! Не привыкли? Ничего! Ко всему нужно привыкать. – И, выругавшись, пошутил: – Ну и ездовые у тебя, Ермаков! Как тараканы беременные! Еще с кнутами пришли!

Когда же они вдвоем распределили людей по оголенным траншеям первой роты, когда, осыпанные землей разрывов, пробивались назад, переступая через тела убитых, когда из мелких ходов сообщения им открывалась картина боя, Ермаков впервые ясно почувствовал, что батальон долго продержаться не сможет.

Впереди опушки леса немецкие танки стояли на овсяном поле, метрах в восьмистах от высоты, и не двигались, только медленно поворачивали башни, почти одновременно выбрасывая огонь выстрелов.

И может быть, именно то, что перед танками не было препятствия – реки, а лежало открытое поле, усеянное копнами, меж которых перебегали, падали и ползли, стреляя из автоматов, люди, – именно это говорило о том, что положение батальона тяжело и очень серьезно, если не гибельно. Теперь Ермаков искал надежду не только в себе, но и в тугой фигуре Орлова, решительно шагавшего по стреляным гильзам, – Орлов то и дело покрикивал с азартной шутливостью:

– Ну как, ребята? Патроны беречь! Иванов, чего тылом ныряешь? А? Ха-ха! Стоять! Гранаты беречь, как жену от соседа. Беречь!

Нет, оно еще жило, тело полуразбитого батальона, оно боролось, оно не хотело умирать и не верило в свою гибель, как не верит в преждевременную смерть всякое живое дыхание.

Люди не отвечали, не улыбались этим неказавшимся сейчас грубыми шуткам Орлова, один Жорка весело ухмылялся, нежно щупая распухший нос. Усталые, небритые, с грязными лицами, солдаты жадно встречали взгляды офицеров, и было в этих взглядах невысказанное: «Вот держимся! А как дальше?»

И хотя все знали, что отступать некуда, батальон окружен и нет даже маленького пространства, которое могло бы спасти, куда можно было бы отойти в невыносимом положении разгрома, – как ни странно, это пространство почти всегда занимает местечко в душе солдата, – ожидающие взгляды людей, скользнув по лицам офицеров, украдкой устремлялись назад, на горящую деревню, где учащались разрывы снарядов, треск автоматов, и в глазах мелькало выражение тоски.

– Что ж, товарищ старший лейтенант? Нет дивизии. Очумели там? Или не знают? – с подавленной злостью спросил пожилой плечистый пулеметчик, рывком расправляя ленту, и тут же заученно пригнул голову.

Бруствер рвануло грохотом и звоном: как метлой смахнуло землю в траншею, ядовитой гарью забило легкие. Орлов крикнул:

– Меняй позицию! Все пулеметы пристреляли, сволочи! Чаще меняй позицию!

– Так что же? – по-прежнему насмешливо спросил пулеметчик, отряхивая землю с пилотки. – Как же дивизия-то?... Или впустую все?

– Когда убиваешь немца, который стреляет в тебя, – значит, не впустую. Родину не защищают впустую! – вдруг спокойно, очень спокойно сказал Ермаков и непроизвольно улыбнулся чуть-чуть. – Скоро будет легче. Легче! Осталось немного терпеть! Дивизия будет здесь, в Ново-Михайловке! Немного осталось!

– Вон как! Сообщение разве какое есть? – недоверчиво хохотнул пулеметчик и опять злым рывком продернул ленту. – Что-то вроде артподготовки не слыхать...

– Час назад дивизия перешла в наступление. Отсюда не услышишь. Витьковский! Еще раз сообщить всем в роте, что дивизия перешла в наступление час назад! – неожиданно для самого себя приказал Ермаков, ужасаясь тому, что он приказывает, и повторил, прямо глядя в расширенные, невинно голубые, немигающие Жоркины глаза: – Бегом сообщить всем! Всем!..

И, не сказав ни слова, Витьковский побежал по траншее, а Орлов рванулся следом, бледнея, крикнул: «Назад!» – од-нако Ермаков крепко сжал его каменно напрягшуюся руку, укоряюще остановил: «Подожди!»

Это была ложь, но это была и надежда. Надо было жить и верить, верить в то, что могло наконец быть, что еще не свершилось, но в чем непереносимо страшно было сомневаться. Создав эту ложь, он сам удивился тому, что не испытывал душевных мучений и угрызений совести: эта ложь должна была стать правдой через час, через два, через десять часов, той правдой, которая помогала из последних сил еще держать здесь истерзанный батальон.

– Ты что, с ума съехал, дьявол? – яростно крикнул Орлов. – Ты понимаешь, что это такое?

– Все понимаю. Если батальон погибнет, то с верой. Без веры в дело умирать страшно, Орлов. И тебе... и мне... Ради жизни этого же пулеметчика сказал. Передай в роты, что дивизия перешла в наступление. Сам передай. Или... – он посмотрел в глаза Орлова, – я передам. Сколько у тебя коммунистов? В этой роте на высоте?

– С парторгом было девять человек. Сколько осталось – не знаю. Парторг убит утром...

Он не договорил: навстречу, задевая плечами края траншей, запыхавшись, обливаясь потом, бежал связной Скляр.

– Ну что? – вскинулся Орлов. – Что еще?

– Вас... вас обоих Бульбашок просит, – зачастил Скляр, поправляя сбившийся ремень. – Все обстановку спрашивает. А там уж места для раненых нет.

– Иди, Коля, на капэ, звони в роты, – проговорил Ермаков и добавил грустно: – Я схожу к Бульбанюку. Нельзя жить без надежды, друг, нельзя...

0

Поделиться сообщением


Ссылка на сообщение
Поделиться на других сайтах

Давайте уточним понятия.

"Сдаться" в плен или "попасть" в плен.

Ведь это разные понятия.

"Сдался" - это проявил собственную волю оказаться в плену у противника.

"Попал" - плен случился помимо своей воли, например, захватили в бессознательном состоянии...

Насколько я понял, речь идет о "сдаче", то есть при выборе между смертью и пленом человек выбрал плен.

Понятно.

Но я все равно не вижу в этом ничего зазорного, если только своим пленом ты не предашь своих боевых товарищей и не причинишь вред своей стране...

Кстати!

Согласно международному праву военных конфликтов, захват в плен солдат противника имеет только одну цель - лишить противника возможности использовать этих солдат в боевых действиях. И всё.

Нельзя издеваться и убивать, как издевались и убивали немцы...

Можно использовать на работах, если только эти работы не на войну со своей страной.

Причем, эти работы нужно оплачивать, хоть минимально - но платить...

То есть если соблюдать все международно-правовые правила, то плен это просто временное выбытие из строя с последующим, - после окончания войны, - возвращением домой...

Тусовка, попросту говоря...

Это все согласно норм международного права...

Если Лихтенштейн когда-нибудь надумает воевать с Люксембургом, то, может быть, эти правила наконец-то начнут-таки соблюдаться... )))

0

Поделиться сообщением


Ссылка на сообщение
Поделиться на других сайтах

так и представилась мне картина - Сфинкс подняв лапки кверху вылезает из окопа, предварительно отбросив автомат, англоязычные солдаты противника опасливо осматривают содержимое карманов и подсумков, рассматривают личные документы, выпадают фотокарточки, навроде тех, что на аватаре, возвращают их...

проходит месяцев несколько и мы видим уже картину из приведённого отрывка ))), сфинкс, ползаяна коленях, тряся фотокарточками: "братцы, родненькие, не губите! - у мен семья, сыновья, вот... с подмосковья я, жена с детьми дожидаются, я же свой, русский я!......... Па-а-а-адлы!!!"

0

Поделиться сообщением


Ссылка на сообщение
Поделиться на других сайтах

Каждый выбирает для себя

Меч и латы, посох и заплаты...

Меру окончательной расплаты

Каждый выбирает для себя. (с)

0

Поделиться сообщением


Ссылка на сообщение
Поделиться на других сайтах
так и представилась мне картина - Сфинкс подняв лапки кверху вылезает из окопа, предварительно отбросив автомат, англоязычные солдаты противника опасливо осматривают содержимое карманов и подсумков, рассматривают личные документы, выпадают фотокарточки, навроде тех, что на аватаре, возвращают их...

проходит месяцев несколько и мы видим уже картину из приведённого отрывка ))), сфинкс, ползаяна коленях, тряся фотокарточками: "братцы, родненькие, не губите! - у мен семья, сыновья, вот... с подмосковья я, жена с детьми дожидаются, я же свой, русский я!......... Па-а-а-адлы!!!"

Неееет! [-X

Сфинкс будет стоек, как стойки бывают только сфинксы (они же каменные изваяния).

Он никогда не предаст своей Родины, даже в плену...

И напишет своим врагам-мучителям что-нибудь подобное (если уж перешли на поэзию):

Не преклоню колен, палач, перед тобою,

Хотя я узник твой, я раб в тюрьме твоей.

Придет мой час -- умру. Но знай: умру я стоя,

Хотя ты голову отрубишь мне, злодей.

Увы, не тысячу, а только сто в сраженье

Я уничтожить смог подобных палачей.

За это, возвратясь, я попрошу прощенья,

Колена преклонив, у родины моей.

------------------------------------------

Если же серьезно, то плен - не обязательно предательство, особенно, если ты вынужден был сдаться в плен, исчерпав все возможности к сопротивлению...

В приведенном отрывке фигурирует не просто сдавшийся в плен, а власовец, то есть сдавшийся в плен и перешедший на сторону врага.

А это две большие разницы, как говорят в Одессе...

Так что отложите привычные агитки образца 41 года в сторону и начинайте самостоятельно думать и оценивать ситуацию категориями дня сегодняшнего...

Успехов вам в этом полезном начинании! :cool:

0

Поделиться сообщением


Ссылка на сообщение
Поделиться на других сайтах

Plisken

Спасибо за подарок. :? Прочитал с интересом. Все правильно. В принципе без выпендрижа просто надо кому-то выполнить эту работу.

Подскажи это случайно не из "Батальоны просят огня"?

Сфинкс.

Если рассматривать пленение противником как вывод наших солдат из боевых действий.

Для противника это хорошо.

То как рассматривать самостоятельный выход наших солдат из боевых действий (причин ранее было перечисленно много) -для неприятеля это хорошо, для нас плохо кем воевать.

А если считать что любая война это всегда грабеж- солдатами не посредственно населения, а теми кто затеял войну - изъятие экономических ценностей государства-противника.

Вот дилема перед солдатом - не выполнить предначертанного и остаться живым прожить остаток отпущенной жизни. Или честно выполнить поставленную работу даже оборвав свою жизнь.

Итог один: Все произошло из праха и все возвратиться в прах \гл.3. п.20 из книги Екклесиаста

0

Поделиться сообщением


Ссылка на сообщение
Поделиться на других сайтах

Пластун,

Лично я интернет-героев, готовых жертвовать собой, не сходя со стула перед любимым компом - насмотрелся вдоволь... :cool::mad:

Все они готовы "крушить НАТОВСКОГО врага" и "не сдаваться в плен", покуда жена не проснулась и заварка в чайнике на кухне на закончилась... :shock:

Отстаиваемый мною тезис весьма прост и лишен всяких заумностей из Библии:

Сдаваться в плен можно, если исчерпал все возможности к сопротивлению.

Если есть хоть один патрон в обойме - выпусти его во врага.

Если больше патронов нет - лучше сдаться.

Если кинешься камнем в супостата - будет красивая смерть, но не более...

Плен сулит намного больше возможностей - в крайнем случае можно навредить врагу как-то по-другому...

Можно, в конце концов, бежать из плена и сражаться с врагом в партизанском отряде...

Но просто с камнем кинуться на врага - это выбор латентного труса, предпочитающего "ужасный конец бесконечному ужасу"...

Надо жить, даже и в плену...

Мою позицию тут сравнивают с позицией процитированного власовца...

Оставляю такое сравнение на совести тех, кто сравнивает ...

Если у них вообще есть совесть. Ведь они ставят за грань сотни тысяч тех, кто попал в плен, но не был сломлен...

0

Поделиться сообщением


Ссылка на сообщение
Поделиться на других сайтах
- в крайнем случае можно навредить врагу как-то по-другому...

............. и сражаться с врагом в партизанском отряде...

...

это невыход.

выскочить из кустов - бахнуть одного ганса из обреза.

а в ответ - спаленая деревня с 300-ми жителями.

Вот думай подвиг это или предательство?

0

Поделиться сообщением


Ссылка на сообщение
Поделиться на других сайтах
- в крайнем случае можно навредить врагу как-то по-другому...

............. и сражаться с врагом в партизанском отряде...

...

это невыход.

выскочить из кустов - бахнуть одного ганса из обреза.

а в ответ - спаленая деревня с 300-ми жителями.

Вот думай подвиг это или предательство?

Думай что хочешь, но не долго! Ни чего не делать это уже и трусость и предательство...

Вон глянь на Ливию. Замечательный пример. Сперва мялись с повстанцами, а теперь самим скрываться приходится... И резня полным ходом... Пока "временно отсупившие" военные совершат свой подвиг оценивать его будет уже некому... :idea:

0

Поделиться сообщением


Ссылка на сообщение
Поделиться на других сайтах

Думай что хочешь, но не долго! Ни чего не делать это уже и трусость и предательство...

Вон глянь на Ливию. Замечательный пример. Сперва мялись с повстанцами, а теперь самим скрываться приходится... И резня полным ходом... Пока "временно отсупившие" военные совершат свой подвиг оценивать его будет уже некому... :idea:

а в болоте сидеть и партизаном себя называть - не предательство ?

хотя мохно и назвать - Спасение своей яйцеклетки для дальнейшей борьбы с врагом.

Про Ливию вообще не понимаю .Откуда у Россиян столь сильный интерес к этой теме ?

Стах за то что их съела ната и придёт скоро за нами ?

или жалко чьей то нефти что она перешла в другие руки ?

я ранее не испытывал к ней любви(ливии) ,да и сейчас как то она по барабану.

меня больше моя нефть интересует - потеряная за пропитый ваучер :cool:

0

Поделиться сообщением


Ссылка на сообщение
Поделиться на других сайтах
Сперва мялись с повстанцами, а теперь самим скрываться приходится... И резня полным ходом... Пока "временно отсупившие" военные совершат свой подвиг оценивать его будет уже некому... :idea:

Россия 1917 год :cool:

0

Поделиться сообщением


Ссылка на сообщение
Поделиться на других сайтах

я убеждён, что гему удалось спиздить пароль от входа на сайт у Сергея Валеоьевича... речи подонка какого-то, а не Газ М1 Серёги. - ничего личного - констатация факта.

0

Поделиться сообщением


Ссылка на сообщение
Поделиться на других сайтах
я убеждён, что гему удалось блин пароль от входа на сайт у Сергея Валеоьевича... речи подонка какого-то, а не Газ М1 Серёги. - ничего личного - констатация факта.
гы....

я это

мой моСк ранее был подвержен зомбироваю находясь в "эмке" :cool:

0

Поделиться сообщением


Ссылка на сообщение
Поделиться на других сайтах

Сергей Валерьевич, неужели так повляла смена а/м? с эмки на новьёиностранное поди?!

Вот у меня пять машин из которых только газель отечественная, но на меня иностранщина как-то не произвела такого впечатления...хотя машинки хорошие.

0

Поделиться сообщением


Ссылка на сообщение
Поделиться на других сайтах
Сергей Валерьевич, неужели так повляла смена а/м? с эмки на новьёиностранное поди?!

Вот у меня пять машин из которых только газель отечественная, но на меня иностранщина как-то не произвела такого впечатления...хотя машинки хорошие.

да не - вазик - не себе ,а дочке :cool: иногда тоже ездю ,но мало.

это конечно сыграло не малую роль - в видении вопроса.

да и побеседовал плотно со старпёрами в нете.

собственно из их прожитой жизни им на весы к сожалению

положить особо и не чего.

"русская бомба "- главный аргумент :cool:

бла-бла-бла да и только.

а жаль - мне их искренне жаль

0

Поделиться сообщением


Ссылка на сообщение
Поделиться на других сайтах
Пластун

Да он самый отличный роман! Я знал что Вы отцените по достоинству!

...мне ближе Быков.

Дожить до рассвета... торкнуло сильно.

0

Поделиться сообщением


Ссылка на сообщение
Поделиться на других сайтах

Алесеев Григорий Александ

+1

Согласен сильно ... еще жизнено в "В окопах Сталинграда" Виктора Некрасова

- Эй вы, орлы!

Кто-то машет рукой с проезжающей повозки. Как будто Калужский -

помощник по тылу. Сидит на повозке и машет рукой.

- Давайте, давайте сюда!

Подходим. Так и есть - Калужский. От него пахнет водкой, гимнастерка

расстегнута, гладкое лицо с подбритыми бровями красно и лоснится.

- Залазьте в мой экипаж! Подвезу домой. Трамвая все равно не

дождетесь.- Он протягивает нам руку, чтобы помочь влезть.- Водки хотите?

Могу угостить.

Мы отказываемся, не хочется что-то.

- Напрасно. Водка хорошая. И закусить есть чем, дополнительный паек не

успели раздать. Масло, печенье, консервы рыбные.- Он весело подмигивает и

хлопает дружески по плечу.- А хлопцев своих на те повозки сажайте. Со мной

весь склад вещевой едет, пять подвод.

- А вы куда путь держите? - спрашиваю я.

- Наивняк. Кто такие вопросы теперь задает? Едем, и все. А тебе куда

надо?

- Я серьезно спрашиваю.

- А я серьезно отвечаю. До Сталинграда как-нибудь доберемся.

- До Сталинграда?

- А тебя что, не устраивает? В Ташкент хочешь? Или в Алма-Ату?

И он бурно хохочет, сияя золотыми коронками. Смех у него заразительный

и сочный. И весь он какой-то добротный, не ущипнешь...

- Наших не встречал? - спрашивает Игорь.

- Нет. Бойцов только, и то мало. Говорят, что майора и комиссара убило.

Максимов будто в окружение попал. Жаль парня, с головой был. Инженер

все-таки...

- А где твои кубики? - перебивает Игорь, указывая глазами на его

воротник.

- Отвалились. Знаешь, как их теперь делают? - Калужский прищуривает

глаз.- Наденешь, а через три дня уже нет. Эрзац...

- И пояс у тебя как будто со звездой был.

- Был. Хороший, с портупеей. Пришлось отдать. Фотограф дивизионный

выклянчил. Вы знаете его - хромой, с палочкой. Неловко отказывать как-то. Уж

больно канючил. Может, все-таки по сто грамм налить?

Мы отказываемся.

- Жаль. Хорошая, "московская".- И он отхлебывает из фляжки, закусывает

маслом, просто так, без хлеба.- Мировая закуска. Никогда не опьянеешь.

Обволакивает стенки желудка. Мне наш врач говорил. Тоже головастый. Два

факультета кончил. В Харькове. Я даже диплом видел.

- А он где, не знаешь?

- Не знаю. Вырвался, вероятно. Не дурак, куда не надо - не лезет.-

Калужский опять подмигивает.

И он долго еще говорит, отхлебывая время от времени из фляжки и

облизывая короткие, жирные от масла пальцы. Иногда он прерывает свой рассказ

и переругивается с соседними подводами, с застрявшими и мешающими проехать

машинами, с ездовыми, потерявшими кнут или прозевавшими колодец. Все это

мимоходом, хотя и не без увлечения и определенного даже мастерства.

А вообще на вещи он смотрит так. Дело, по-видимому, приближается к

концу. Весь фронт отступает,- он это точно знает. Он говорил с одним

майором, который слышал это от одного полковника. К сентябрю немцы хотят все

кончить. Это очень грустно, но это почти факт. Если под Москвой нам удалось

сдержать немцев, то сейчас они подготовились "дай бог как"... У них авиация,

а авиация сейчас это все... Надо трезво смотреть в глаза событиям. Главное -

через Дон прорваться. Вешенская, говорят, уже занята,- вчера один лейтенант

оттуда вернулся. Остается только Цимлянская. Говорят, зверски бомбит. В

крайнем случае повозки можно бросить и переправиться где-нибудь выше или

ниже. Между прочим,- но это под большим секретом,- он выменял вчера в селе

три гражданских костюма, рубахи, брюки и какие-то ботинки. Два из них он

может уступить нам - мне и Игорю. Чем черт не шутит. Все может случиться. А

себя надо сохранить - мы еще можем пригодиться родине. Кроме того, у него

есть еще один план...

Но ему так и не удается рассказать нам свой план. Сидящий рядом со мной

и молча ковыряющий ножом подошву своего сапога Игорь подымает вдруг голову.

Похудевшее, небритое лицо его стало каким-то бурым под слоем загара и пыли.

Пилотка сползла на затылок.

- Знаешь, чего сейчас мне больше всего хочется, Калужский?

- Вареников со сметаной, что ли? - смеется Калужский.

- Нет, не вареников... А в морду тебе дать. Вот так вот размахнуться и

дать по твоей самодовольной роже... Понял теперь?

Калужский несколько секунд не знает, как реагировать - рассердиться или

в шутку все превратить, но сразу же берет себя в руки и с обычным своим

хохотком хлопает Игоря по колену.

- Нервы все, нервы... Бомбежки боком вылезают...

- Иди ты знаешь куда со своими бомбежками и нервами! - Игорь с треском

закрывает складной нож и кладет его в карман.- Командир тоже называется... Я

вот места себе найти не могу от всего этого. А ты - "мы еще можем

пригодиться родине". Да на кой ляд такое дерьмо, как ты, нужно родине!

Ездового хоть постыдился бы - такие вещи говорить!

Ездовой делает вид, что не слышит. Калужский соскакивает с повозки и

бежит ругаться с шофером. На его счастье, здоровенный додж преградил нам

дорогу. Мы с Игорем перебираемся на другую подводу.

0

Поделиться сообщением


Ссылка на сообщение
Поделиться на других сайтах

Константин Крылов Ты сам виноват во всём

1943, скажем, год. Германия, лагерь уничтожения. Измождённые узники стоят в длинной очереди в газовую камеру. Зондеркоманда везёт на тележках очередную порцию трупов в направлении крематория, откуда валит жирный чёрный дым.

Посреди длинной очереди стоит доходяга. Когда-то, очень давно, его звали Иосиф Берлянт, он был преуспевающим адвокатом, имел дом на Фридрихштрассе, счёт в банке и очаровательную супругу. Теперь он – заключённый номер 11453, имеет 38 килограммов живого веса и опухоль на груди: недавно его отобрали в спецотряд, где над узниками проводили опыты. Ему вкалывали какую-то жидкость, потом на этом месте образовалась опухоль. Её лечили, но лекарство не помогло. Зато в спецотряде кормили. А в шахте не кормили почти совсем. Теперь, после шахты, он уже ни на что не годен.

Заключённый номер 11453 знает, что к полудню его умертвят – но ему это почти безразлично. Ему только обидно умирать голодным: сегодня утром у него украли пайку соседи по бараку. Что ж, может быть, хоть они доживут... До чего? Евреев в Германии никто не спасёт, даже Бог.

Наконец, наступает его очередь. Его вместе с ещё двумя десятками доходяг впихивают в маленькое помещение и плотно закрывают дверь с пятью слоями порыжевшей резины. Лампочка на потолке выключается: то, что сейчас произойдёт, не нуждается в освещении... Ругань на немецком, шипение подаваемого газа, кошачьи когти, скребущие горло, короткий спазм...

Тут перед глазами заключённого номер 11453 вспыхивает неземное сияние и в воздухе зависает Ангел – упитанный, с тройным подбородком, начищенными до блеска крыльями и дорогими швейцарскими часами на левой руке. В губах у него "гавана".

– Ты пришёл меня спасти? – тихо шепчет Иосиф. В сердце его загорается безумная, сумасшедшая надежда: Бог услышал его, Бог послал ему своего вестника, и сейчас он волшебным образом будет перенесён туда, где его самого и его народ не будут убивать.

– С чего бы это мне тебя спасать, Йося? – ухмыляется ангел толстыми губами, не выпуская изо рта сигару. – Я пришёл провести с тобой профилактическую беседу.

– Я сейчас умру, – пытается объясниться заключённый номер 11453.

–Это верно, – замечает ангел, удобно устраиваясь в воздухе. –А всё почему?

– Фашисты... – шепчет Иосиф, чувствуя, что воздух в лёгких кончается.

– Ответ неправильный, – ухмыляется ангел. – Ты пытаешься переложить свою вину на других. Кстати, "фашисты" – очень грубое слово. Они называют себя "национал-социалистами". И надо признать, они отличные ребята. Они очень уверенно и в то же время дальновидно развивают экономику Германии. А вот то, что вы, евреи, не сумели динамично и эффективно приспособиться к новой ситуации –это уж ваши проблемы.

–Они меня схватили и отправили сюда... – пытается сказать Иосиф, чувствуя, как ядовитое облако заполняет его лёгкие.

–Я так понимаю, ты пытаешься переложить свою вину на других? – строго замечает ангел.– Запомни: проблемы человек организует себе сам, и каждый – сам себе злобный Буратино. Что мешало тебе, скажем, вовремя эмигрировать? Или стать достаточно полезным новой власти? Или хотя бы исполнять законы, не прятать в доме нежелательную литературу и кричать "Хайль" так громко, как это требуется от лояльного гражданина Тысячелетнего Рейха? Что, кричал? Значит, плохо кричал, неубедительно. А обвинять кого-то в проблемах, и в своей собственной лени– это удел лузера. Ты лузер, Йося, ты просто неудачник. Кстати, ты очень хреново работал в шахте. Отлынивал от заданий, недостаточно быстро исполнял приказания господина капо. А надо было быть эффективнее крутитьс–я там, вертеться. Работать больше. Работа делает свободным. Арбайт махт фрай.

– Я их ненавижу... – с губ Иосифа срывается стон.

– Опять мы чем-то недовольны? Что, надоело выёбыватся и культурным притворятся? Так и с–кажи что я, мол, все, кого умнее себя считаю, удачливее, лучше устроеным– ненавижу. А ты прямо-таки исходишь ненавистью к Гитлеру, к нацистам, даже к господину капо, который, признаться, бил тебя куда меньше, чем ты заслуживал... Вместо того, чтобы осознать простую вещь: эти люди умнее, удачливее, трудолюбивее тебя. Поэтому они ходят в красивой чёрной форме и кушают три раза в день, а ты подыхаешь от газа. О, да ты сблевал? Какая мерзость! Лишняя работа зондеркоманде – между прочим, твоим же товарищам...

Внезапно у ангела внутри зазвенел телефон. Тот вытащил какой-то небольшой тёмный предмет и приложил к уху.

–Да, Господи? Что, Господи? Это ошибка, Господи! Проклятый Габриэль, он опять всё напутал... Господи, я не знал... Да, Господи. Сейчас всё сделаю, Господи.

– Я должен принести тебе официальные извинения, – не без сожаления в голосе сказал ангел корчащемуся на полу человеку. –Оказывается, я был послан не в Германию 1943-го, а в Россию 1996-го. Что касается тебя, то, пожалуйста, забудь обо всём, что я тут наговорил. Ты– почтенная и солидная жертва бесчеловечной нацистской политики, за которую мировое сообщество этих извергов непременно покарает. Спасти я тебя не могу, но твоим именем будет названа... названо... ладно, что-нибудь придумаем. А твои личные вещи будут экспонироваться в Музее Холокоста – это большая честь, между прочим. Чёрт, да ты, кажется, меня не слушаешь? Ладно, хрен с тобой, у меня есть работа...

* * *

1996, скажем, год. Россия, лагерь уничтожения подмосковный городок с остановленным заводом. Измождённые рабочие стоят в длинной очереди перед проходной. Зарплату, разумеется, не платят уже полгода, но они на что-то надеются. Холодно. Из разбитых окон валит густой белый пар.

Посреди небольшой комнатки стоит доходяга и мастерит петлю из тросика. Когда-то, очень давно, его звали Василием Анатольевичем Смирновым, он был главным инженером. Завод был оборонным, здесь делали Изделия Номер Такой-то, и от одного упоминания этого номера у американцев тряслись колени. Он имел дачу в Талалихино, деньги на сберкнижке и очаровательную супругу. Теперь он бомж: квартиру отобрали бандиты, дача сгорела, деньги на сберкнижке сгорели тоже – ещё тогда, при Гайдаре. Смысл жизни кончился примерно тогда же: Эрефия не нуждалась в Изделиях. Чертежи забрали американцы, готовые Изделия распилили и продали китайцам по цене лома. Завод пытались перепрофилировать под выпуск фаллоимитаторов, но примитивные технологии не позволили развернуть производство в нужном объёме.

Какое-то время он жил на заводе – крутые вывозили станки и цветмет, но его не трогали. Последним его приютом стала камера высоких давлений – за дверью с пятью слоями порыжевшей резины можно было как-то отсидеться. Теперь отключили коммуникации и отопление.

Смирнов знает, что самоубийство грех – но ему это почти безразлично. Ему только обидно умирать трезвым: остаток палёной водки украл кто-то из приятелей. Что ж, может быть, хоть они доживут... До чего? Русских в Эрефии никто не спасёт, даже Бог.

Тросик захлёстывается за крюк в потолке. Дырявое железное ведро под ноги. Ничего, сойдёт.

Перед глазами русского инженера вспыхивает неземное сияние и в воздухе зависает Ангел – упитанный, с тройным подбородком, начищенными до блеска крыльями и дорогими швейцарскими часами на левой руке. В губах у него "гавана".

– Ты пришёл мне помочь? – тихо шепчет Василий Анатольевич. В сердце его загорается безумная, сумасшедшая надежда: Бог услышал его, Бог послал ему своего вестника, и сейчас он поможет ему – и сейчас он волшебным образом будет перенесён туда, где его самого и его народ не будут заставлять умирать.

– С чего бы это мне тебе помогать, Вася? – ухмыляется ангел толстыми губами, не выпуская изо рта сигару. – Я пришёл провести с тобой профилактическую беседу.

0

Поделиться сообщением


Ссылка на сообщение
Поделиться на других сайтах

Мы немного отошли от темы. В обсуждении мы рассматривали поведение наших солдат. А если рассмотреть предательсво или плен на основе поведения немецких солдат.

Например: Сталинград.

Немецкие солдаты оказавшись в жутких условиях: единственным спасением от холода и голода можно рассматривать сдачу в плен как необходимость сохранения своих жизней, но они все же продолжали сражаться в этих условиях. Ведь все же не было массового дезертирства.

0

Поделиться сообщением


Ссылка на сообщение
Поделиться на других сайтах
Ведь все же не было массового дезертирства.

А то, что сдача в плен одной части групировки подтолкнула Паулюса к окончательному решению сложить оружие-это не массовое дезертирство, во главе с начальниками?

Давайте приведем в пример тогда Бретскую Крепость-у нас там даже сдачи в плен не было, все почти без исключения легли. Вот и давайте сравнивать Бретскую крепость с крепостью Сталинград.

0

Поделиться сообщением


Ссылка на сообщение
Поделиться на других сайтах

Создайте аккаунт или войдите для комментирования

Вы должны быть пользователем, чтобы оставить комментарий

Создать аккаунт

Зарегистрируйтесь для получения аккаунта. Это просто!


Зарегистрировать аккаунт

Войти

Зарегистрированы? Войдите здесь.


Войти сейчас

  • Сейчас на странице   0 пользователей

    Нет пользователей, просматривающих эту страницу