Отец рассказывал.

[Dok 4]

Отец рассказывал. Порох со станции Ржевка.

Весной 1942 года цинга сильно донимала. Качались зубы, на деснах появились маленькие, но очень болезненные язвочки. У мамы язвы появились на ногах.

Где-то с июня месяца мы с мамой получали доппитание. Я в школе, где учился первые два класса, а мама в кафе, рядом с ее работой.

Для того, чтоб получить такое питание, нужно было пройти освидетельствование у врача в своей поликлинике. Выдавали на руки справку, в которой указывалось, что ты дистрофик такой-то степени и нуждаешься в дополнительном питании. Через пару недель надо было проходить повторно освидетельствование. Смешно конечно полагать, что за пару недель можно вылечить дистрофика, но такой был порядок.

Запомнилась тихая очередь из мальчишек и девчонок перед врачебным кабинетом. По внешнему виду можно бы сказать, что выглядели все как старички и старушки, но только очень тихие и малоподвижные.

Питание это – что у мамы, что у меня – представляло собой две лепешки из соевых шрот и стакан либо соевого молока, либо соевого кефира.

Не могу понять, почему у брата не было доппитания. Мы ему приносили лепешки – сами жевать их не могли, было очень больно. По структуре лепешки очень сильно напоминали опилки, но опилки, которые можно было жевать и съесть.

Часам к 12 мы приходили во двор школы. Грелись на солнышке и ожидали, когда нас позовут в столовую.

Весной я был принят в пионеры. Выстроили нас на наружной лестнице школы. Внизу пионервожатая читала слова клятвы, а мы их слово за слово повторяли. Это тоже подняло настроение – как и другие признаки, того, что город оживает понемногу. Да еще потом нас угостили соевым суфле. Редкое удовольствие.

Только вот одноклассников очень мало осталось. Собрали всех из других классов – и то на лестнице было достаточно места.

Весной люди продолжали умирать. Зимой в основном помирали мужчины. А вот весной долго державшиеся женщины сдали. Запомнилось очень сильно, как где-то в конце апреля - начале мая я оказался на улице Маяковского, почти напротив роддома им. Снегирева.

Там был сборный пункт для трупов. Торцом туда – к ул. Маяковского выходил один из корпусов Куйбышевской больницы (сейчас Мариинская больница ). Этот корпус был сильно разрушен бомбой, а дальше вдоль улицы шел корпус нейрохирургии. Вот как раз у разбомбленного здания и были штабеля трупов. Тела были в разных позах, некоторые в «упаковке», другие так, как их подобрали на улице или вытащили из мертвых квартир – весной девчонки из МПВО и сандружинницы провели громадную работу по очистке города от трупов, откуда только у них силы брались…

Пока я переводил дух перед тем, как двигаться дальше, как раз девчонки - дружинницы грузили мертвецов на крупповскую пятитонку. Тогда в городе ходили эти здоровенные машины, резко отличавшиеся от привычных трехтонок и полуторок. Они были еще с довоенных времен.

Погрузка как раз заканчивалась. Девчата закрыли задний борт, вся бригада разместилась в кузове прямо на трупах. Кузов был набит полным, с верхом. Трупы сверху ничем не покрывались. Машина вырулила на улицу и поехала от проспекта им. 25 Октября (Так тогда назывался Невский проспект), а у сборного пункта поднялся какой-то шум.

Это было особенно слышно, потому что момент был редким по тишине – немцы не стреляли. К пропускному пункту женщина притянула санки, с сидящей на них старухой. До сих пор удивляюсь, как эта женщина-дистрофик тянула санки с грузом – асфальт уже почти везде был чистый. Снег-то потаял. Мне показалось, что уже эта женщина была не в себе. Старуха была еще живая и изредка слабо шевелилась.

Женщина требовала от санитарок, чтоб ее мать положили к трупам, так как она вечером или утром завтра, но все равно умрет. (Это при живой еще старухе!) Препирательства с дежурными кончились тем, что женщина оставила санки со старухой у ворот и неуверенно побрела прочь. Видно было, что она и сама очень плоха.

Светило солнце, было уже по-весеннему тепло, а главное – было очень тихо и покойно.

Такое случалось нечасто.

Сейчас я думаю, что той старухе на санках могло быть и совсем немного лет. И женщина, притащившая по голому асфальту санки тоже могла быть совсем нестарой. Дистрофия страшно старит…

А мы потихоньку оклемывались. Кто-то из мальчишек притащил артиллерийский порох – такие зеленоватые макаронины – и пугал им девчонок, когда мы в очередной раз ждали открытия столовой. Подожженная макаронина шипела, свистела и даже летала, а если падала на землю – то ползла по ней. Девчонки пугались и визжали. Тихонько, слабо, но все-таки…

Оказалось, что порохом можно разжиться на станции Ржевка. В блокаду это был основной железнодорожный узел в Ленинграде. Где-то в марте немцам удалось очень удачно артналетом накрыть там пару составов с боеприпасами. Но основная катастрофа была из-за того, что рванули несколько вагонов с взрывчаткой – вроде аммоналом. Как сказал один железнодорожник, вроде видевший это – «огонь перепорхнул по вагонам – тут все и разлетелось». Взрывная волна была такой, что километра на полтора целых домов не осталось.

Как я слышал, начальнику станции грозило очень суровое наказание – эти злосчастные вагоны не эвакуировали при начале артобстрела и даже вроде не тушили, когда они загорелись. Вот они и грохнули так, что полгорода слышали эти взрывы. Начальника ранило и тяжело контузило, но то, что он показал себя героически, вряд ли бы его спасло.

Спасло его то, что в разрушенном здании станции уцелели документы на эти самые вагоны. Железнодорожникам не нужно знать, что именно в вагонах – потому на документах ставилась пометка огнеопасности груза. Так вот в сопроводительных документах ошибочно вместо высшей категории пожароопасности стояла низшая.

Как если бы вместо аммонала там лежали чугунные болванки. Поэтому начальник остался на своем посту – бездействие по отношении к сверхопасному грузу было признано объяснимым. Но полагаю, что отправители груза так легко не отделались.

Так вот в окрестностях станции и можно было разжиться порохом. Мешочки с порохом – валялись прямо на земле. Снаряды были собраны в кучки – одни снаряды, без гильз.

Мы так ездили на Ржевку несколько раз. Потом остыли к этой забаве – девчонки перестали пугаться, да и станцию почистили. И снаряды куда-то дели.

Примечание сына: Ну, с гильзами все понятно – в блокированном городе гильзы к артвыстрелам были на вес золота и перезаряжались не раз – были специальные снаряжательные цеха. Вроде и снаряды тоже перезарядили тоже.

А по взрыву на Ржевке – нашел в инете такую доп. Инфу. Если кому интересно:

http://militera.lib.ru/h/skryabin_konchaev/01.html

Особенно интересно примечание.

[U-partisan 0]

Спасибо Dok,очень интересно,хочеться услышать продолжение.Плиз.

[Dok 4]

Указали на ошибку - в вагонах был не аммонал, а тетрил.

[Гость Maj Alex]

Хрен редьки...

[Dok 4]

Maj Alex

В данном случае хрен редьки мощнее

[Гость Maj Alex]

Я уже упоминал своего друга - бывшего журналиста. Он как раз говорил, что даже в самой распоследней мелочи надо быть внимательным. Одну ошибку про частность допустишь и дашь тем самым повод смешать себя с грязью и возможность подвергнуть сомнению весь материал.

А так - полкиллотоны или 0,75: тем, кто там был, мало не показалось...

[Dok 4]

Maj Alex

Ну насчет одной ошибки - нынешние журналисты этим не страдают - они валят от души кучами. Хотя бы потому. что честные уходят.

А у меня тут просто воспоминания мальчишки, по которым особенно документалистики не напишешь.

Да и железнодорожники - среди которых он крутился - тож могли понапутать...

Хотя вот эта фраза про перепархивающий при детонации огонь - слыхал раньше - от пиротехника одного. Видимо при больших взрывах оно действительно так выглядит...

[Гость Maj Alex]

Ну насчет одной ошибки - нынешние журналисты этим не страдают - они валят от души кучами. Хотя бы потому. что честные уходят.

Типа того. Если дерьма куча, то чуть больше, чуть меньше - вонять от этого будет также. Вообще ощущение, что там главное вони поболше напустить, и чтоб разлетелось побольше и забрызгало посмачнее. А что это все брехня - так и хрен с ним.

Джон из журналистики и ушел, т.к. его манера лезть, куда не надо, и проверять все подряд дотошно очень сильно мешалась.

[Dok 4]

Продолжаю вас грузить.

Немного про деда. Новый топик решил не открывать - тем более. что некоторые нюансы у отца уточнял.

Дед.

Николай Иванович Потехин.

1907 года рождения. Из крестьян.

Должностная квалификация: мл. топограф (специалист топографической службы)

Воинское звание – рядовой.

Гражданская специальность: столяр 6 разряда (столяр-краснодеревщик).

Соц. Положение: рабочий.

Грамотность и образование: окончил 4 класса сельской школы д. Протасово

Рост: 171 см. Размер обуви: 43 Размер головного убора: 55

Участие в боевых действиях:

С ноября 1939 г. По март 1940 – Финская война.

С июня 1941г. По май 1945 – Вел. Отечеств. Война

Прохождение службы:

08.09.1939 – 22.07.1940 – 35 отдельная зенитно-пулеметная рота, пул.зенитчик.

28.06.1941 – 18.02.1942г. – 227 гаубичный артполк, орудийный номер, далее пехота (часть неизвестна) – стрелок.

18.02.1942 – июнь 1942 – госпиталь.

10.06.1942г. – 25.09.1945 – 30 артполк. Мл.топограф.

Награды:

Медаль «За Отвагу»

Медаль «За оборону Ленинграда»

Медаль «За победу над Германией»

Это из красноармейской книжки деда. Он был очень спокойным и работящим человеком – причем руки у него были золотые. Одинаково мог починить часы и сделать легкую и удобную мебель, сделать сруб для дома или починить резную раму для старинного зеркала. Неторопливый, добродушный.

Про войну рассказывать не любил. Свое участие в ней оценивал скромно. Потому я, воспитанный на поганой совковой ПУРовской пропаганде, считал, что вообще-то, раз солдат не убил пару сотен немцев и не сжег десяток немецких танков – то и говорить не о чем.

Это большая беда – про войну воевавшие рассказывать не любили – берегли нас от тех ужасов, а пропагандисты как правило были из «героев Ташкентского фронта» и потому их стараниями сейчас разные выкидыши от истории плетут невиданную чушь – и им верят внуки тех, кто победил великолепную германско-европейскую армию, кто дал нам жить и так напугал наших неприятелей, что полвека мы не воевали – нас боялись.

Еще будучи совсем мелким я сильно удивился, когда мы с дедом мылись в бане. У деда правая ягодица сверху была украшена пятачком тонкой блестящей кожицы, а вот снизу отсутствовал здоровенный кусок – с мой кулак, причем там шрам был страшным и здоровенным. Каким-то перекрученным, сине - багровым, в жгутах рубцовой ткани.

Естественно я поинтересовался. Дед, смутившись, объяснил, что это пулевое ранение.

Навылет.

Должен признаться, что как-то мне это показалось диким. Ведь все ранения у смелых – спереди. А тут сзади. Да еще в попу. Совсем как-то неловко. Очень нехорошо. Хотя деда жалко, конечно, но как-то стыдно и нехорошо.

На том дело и закончилось. В разговорах с мальчишками «про войну» я эту тему старательно обтекал. В семье были еще воевавшие, но все как-то категорически не вписывались в плакатный образ бойца-победителя.

Часто в гости приходил брат деда. С одной стороны – он был моряком, участвовал в обороне Одессы, списавшись там с кораблин на берег – в морскую пехоту.

Это звучало дико – морская пехота. Сейчас такое представить трудно – потому как американцы со своими маринами – морскими пехотинцами - так всем прожужжали уши, что теперешние дети небось скорее пехоте удивятся. А вот в то время, когда я был маленьким – как –то странно это звучало.

Как какой-то суррогат пехоты. Моряки же должны на кораблинх воевать, а то вдруг – в пехоте. Все равно как спешенный танкист или летчик.

Потом брат деда воевал под Севастополем. Там и попал в плен. Ну как так в плен?

А героически подорвать себя гранатой? С десятками немцев? И хотя дед уважительно отзывался о том, как воевал его брат, к самому брату он относился не очень хорошо.

Я это понимал так – брат женился на некрасивой бесцеремонной толстой бабе с трубным голосом, много пьет и с дедом часто спорит. Отсюда и прохладность в отношениях.

Сильно потом уже узнал, что брат после немецкого плена и хватанув еще конца войны после освобождения, все время был уверен, что скоро будет новая война и потому глупо заводить детей, а надо жить в свое удовольствие. Красивый умный парень стремительно спился. И красивые женщины, идя чередой, как-то незаметно превратились в страшноватых баб, последней из которых хватило ума держать мужа (таки убедила расписаться) постоянно датым. Меня еще удивляло, что она отмеривает ему из бутылочки, которая всегда была у нее в сумке, дозы портвешка – по чуть-чуть, но довольно часто.

Деду не нравилось, когда Витька начинал над ним посмеиваться – ишь выводок родил, а вот сейчас война будет – и все. Я-де хоть пожил! Не нравилось, что пьет. Не нравилась его беспардонная жена…

А потом мне попалась книжка Ремарка «На западном фронте без перемен». Этого писателя я уважал – и потому отношение его героя к ранениям в задницу, как к совершенно одинаковым с другими – меня удивили и заставили подумать. То, что и смелый может получить рану в спину, а тем более в задницу – это я тоже понял.

Опять же и бабушка как – то невзначай вспомнила, когда я пришел из школы с разбитым носом, что вот дед-то в драке был крут и обидеть его было непросто и что она – будучи завидной невестой с выбором – выбрала его после того, как он на деревенских посиделках отлупил лавкой целую кодлу пришедших озорничать парней из соседской деревни.

То, что мне удалось в свое время выспросить у скупо рассказывавшего деда, мне запомнилось. Лет двадцать назад я удосужился записать то, что запомнил. А сейчас мой кузен попросил это напечатать. Получилось отрывочно и не очень точно – дед-то мне называл и деревни и части и фамилии генералов и другого начальства, фамилии товарищей – он все это отлично помнил. Забывал то, что было час назад – а то, что было тогда – помнил точно – и не путался.

В финскую войну дед служил в зенитно-пулеметной роте. Это счетверенные станковые пулеметы «Максим» на тяжеленной тумбе, установленные в кузовах грузовиков.

Работы было много, боев мало. У финнов было негусто самолетов, летали они редко.

Финская армия дралась за свою землю свирепо и потери в нашей пехоте, штурмовавшей линию Маннергейма были невероятны. Деду запомнились наши горелые танки – особенно многобашенные монстры. Дырочка в броне маленькая, а танк сгорел, люки закрыты и горелым мясом пахнет вместе с горелой резиной. Или – если не горелый – под танком и на броне кровь студнем…

Выбили финнов из деревни. Танки по улицам ездят спокойно, а пехотинцев тут же расстреливают непойми откуда. Прибыло начальство. Распорядилось. Пришли огнеметные танки – маленькие со стволом, на конце которого горел шмат пакли – от этого огня вспыхивала струя горючей жидкости. Сожгли дома. Оказалось, что стрельба велась из подвалов, переоборудованных в доты. Саперы эти подвалы подорвали практически без потерь – вместе с их гарнизонами. Ходили слухи, что у финнов воюют и женщины.

Дед ни разу среди мертвых финнов женщин не видел, но эту точку зрения разделял уверенно. Ему надо было с приятелем перейти открытое пространство между двумя рощицами – на виду у финнов. Решили дернуть «на авось» - обходить больно не хотелось.

Только вышли – с того края – из кустов, куда они направлялись, им кричат: « Не ходите здесь! Снайпер стреляет!» И – хлоп выстрел. Мимо!

Дед и его приятель пустились бегом. Еще выстрел – и еще мимо.

Дед был твердо уверен – женщина стреляла, потому и промазала. Мужик бы двух дурней ленивых не упустил бы.

Колонну грузовиков вечером обстреляли из засады. Ответ получился внушительный, финны его явно не ожидали – видно приняли боевые машины за обозные – вот и напоролись. Из счетверенных-то – сильное впечатление. Один пулемет 300 выстрелов в минуту, а тут вчетвером с одной только машины – 1200 пуль в минуту, да машин – не одна. Колонна остановилась. Потом собрались – и прочесали опушку. Нашли какие-то финские шмотки и брошенный автомат «Суоми» с круглым диском.

Боец, который на гражданке был часовщиком, взялся его разобрать. Разобрал-то его быстро, а потом оказалось многовато лишних деталей. Не получилось его собрать, бросили в костер.

Почему-то часть роты стояла отдельно, и потому пришлось выбирать каптенармуса и повара для тех, кто стоял в отрыве от основной группы. Выбрали деда, чем он явно гордился – мне так это и сейчас кажется хлопотным делом, а деду польстило, что его посчитали достойным, порядочным человеком. Ну, он и натерпелся в первый же день. Привез мясо – и взвесив – ужаснулся – недостача, причем большая. Кинулся обратно. Ему со смехом показали на еще лежащий на весах топор – дед его сгоряча положил вместе с мясом, вместе и взвесил. Получил дополнительно кусок с гарниром из шуточек. Привез, сварил, взвесил вареное мясо. Опять ужаснулся – мяса стало опять меньше, чем было. Чертовщина какая-то! Ну осторожненько поуточнял – и успокоился – умные люди разъяснили – мясо оказывается уваривается, вареное легче сырого…

(Думаю, что сейчас многие удивятся – во какие лохи! И эти болваны не стырили кусок мяса, а вернули и каптер дурак какой-то, при кухне, а не воровал, да и работе обрадовался, тоже значит лох, не лохи – оне не работают! Могу только сказать если так – поганое сейчас время.)

Время, когда они были подальше от начальства, и как бы совсем сами по себе было очень спокойным. Не было дурацкой работы из принципа – чтоб солдат только занять. Деду например очень не нравилась перебивка лент для пулемета – это было как раз «чтоб не бездельничали» - из длиннющей ленты в 1000 патронов надо все патроны вынуть, почистить саму ленту, почистить патроны – и потом машинкой вставить обратно. Было много работы по обустройству – уже была зима, а надо было и жилье сделать и баньку – в войсках того времени это было привычно – как встали на место и надолго – тут же начинали обзаводиться баньками для личного состава. Командиры гордились, если их подчиненные и живут удобнее, и баня если лучше, чем у соседа.

Помимо деда были и другие мастера – но плотники. А плотник супротив столяра-краснодеревщика – никакого сравнения не выдерживает. Поэтому дед еще и стройкой там руководил. Соседям нос утерли – добротные получились и блиндажи и баня и протчее, что требовалось. Дед хорошо и печи клал.

Одно деду жизнь отравляло – на кухне у него крыса завелась. Вот посреди леса – и крыса.

А дед чистюлей всегда был, и такое соседство его бесило. Он раздобыл у приятелей наган – почему-то с отпиленным куском ствола и решил крысу подкараулить у одного из ее выходов. Несколько раз крыса выбиралась не оттуда, где ее ждали – но наконец совпало и дед ее героически пристрелил. Для остальных бойцов это приключение было долго основной темой и источников всяческих шуточек и подковырок – как Иваныч за крысаком охотился. Но вместе с тем зауважали больше – потому как чистота на кухне – это дело.

А дед после похорон крысака подале от кухни задумался – что пасюк посреди леса делал?

Ну не живут крысы в лесу, они в домах живут. Стал копать снег, где крысова нора была.

А под снегом – слой углей. А под углями – недогоревшие доски-бревна и кирпичный свод с люком. Дом был с подвалом. Дом-то сгорел, а подвал уцелел и оказался набит всякими соленьями -вареньями, что здорово улучшило рацион зенитчиков. Ощутимый оказался приварок.

(Опять же по нынешним понятиям – лохство сплошное – что б товарищам все это продать, а не отдавать даром… Разбогател бы!)

Вообще финские дома поражали зажиточностью, сами-то дома – не так чтоб очень, наши тоже не хуже строили, а вот городская мебель и особенно костюмы «на плечиках» - удивляли. В подвалах оставались запасы – и хотя политбойцы рассказывали, что финны все отравляют – ели. Многие поживились финским добром из брошенных домов. Дед не польстился. Еда на войне – это одно, а воровать вещи был не приучен. Посылал дочке (моей будущей маме) цветные картинки в письмах. Птички, цветочки…Пачка открыток где-то попалась. Вот их и пользовал.

А еще отметил, что у финнов срубы рубили не так, как у нас, да еще то, что сараи для хранения сена были «дырявые» бревна со здоровенными щелями уложены - видно чтоб сено на сквозняке было…

Два солдата чистили пулеметы после стрельбы. Один случайно нажал грудью на общий рычаг спуска. Стоявший напротив был убит наповал – в одном из четырех пулеметов в стволе оказался патрон…

К деревне, где стояли наши войска, из леса на лыжах прикатило гуськом пятеро финнов. Их увидели издалека и сбежали посмотреть. Кто-то ляпнул, что это финны в плен сдаваться идут. Народу набежало много, а финнов пятеро, идут целенаправленно, ясно видят же – что в деревне русские. Наверное, действительно сдаваться. А оказалось – не совсем. Подъехали поближе, шустро развернулись веером и влепили из автоматов «от живота» - да по толпе. Наши шарахнулись в разные стороны, но многим досталось. А финны так же шустро – по своей лыжне – обратно в лес. Тут и оказалось, что поглазеть пришли без винтовок. Пока то-се – финны уже у леса. «Если финн встал на лыжи – его и пуля не догонит» Но одного догнала. Тогда двое финнов раненого подхватили под мышки, двое других съехали с лыжни – и пошли, проторивая лыжни для носильщиков, чтоб тем, кто раненого тащит не по целине переть – и в момент в лес.

После этого наши сделали такой вывод – без винтовки – никуда. Чтоб всегда при себе. А то умыли почти вчистую… Так и учились.

Еще дед запомнил финские окопы – старательно сделанные, глубокие, с обшивкой – и то, что во время наших артобстрелов финны утекали во вторую линию, а наши молотили по первой. Когда артобстрел прекращался, и наша пехота поднималась – финны тут же занимали передовые окопы и встречали плотным огнем. Пока кому-то из артиллеристов не пришло в голову перенести огонь на вторую линию, а пехоте подняться до окончания обстрела. Вот тогда получилось почти так же, как действовали немцы в 41 – финнов здорово накрыли на запасной позиции, а потом еще и пехота оказалась куда ближе. Трупов финских осталось в траншеях и ходах сообщений богато. Ребята из расчет ходили смотреть и ходили долго. Ну а дед глянул для общего развития и не особо долго зрелищем наслаждался – ну трупы и трупы, не велико счастье на мертвецов пялиться.

И о дотах финских, о полосах заграждения дед отзывался с уважением – большая работа и грамотно сделана была.

Уже летом 40 года. Дневной марш по пыльной проселочной дороге. На потных солдат пыль ковром садится, вместо лиц – странные маски с зубами и глазами – не узнать, разве что по голосу. В глотках пересохло. Долгожданный привал – в лесу у озера. Солдаты толпой к воде.

Дед был дневальным, задержался. Но быстро договорился с другим парнем – с соседней машины и тоже побежал с дороги под уклон, снимая по дороге пилотку, ремень и гимнастерку. Влетел в кучу сослуживцев, а они, полуодетые. Почему-то в воду не лезут, хотя жара и пыль на зубах скрипит. Дед их спрашивать – а они пальцами тычут. В воде – неподалеку от берега лежат на дне прошлогодние трупы в нижнем белье. Непонятно чьи, почти скелеты уже, но еще не совсем…Вода прозрачная, все в деталях видно.

Поплескались с краешку… Не вышло купания. Дальше поехали как пришибленные.

Кто там валялся – одному богу известно.

(Сейчас конечно ясно всем, что там могли валяться токо совки, потому как финны практически войну выиграли, только от щедрого сердца отдав все, что им сказал Молотов, своих солдат они не бросали и вообще финнов нискоко не погибло.

Мне лично так считать мешает то, что мой родной дядька нашел как-то вместо гриба череп – принял его за шляпку. Потом они с приятелями скатали мох – и нашли несколько скелетов в полном обвесе, с лыжами, оружием. Нескольких финнов. Рассказывал он, что там они лежали практически кучей, а считать не было интереса. Начало 50 годов – все еще было неплохого сохрана – и финская обувь с загнутыми носами и свитера и кепи…Ну тогдашние мальчишки такого добра видали много, а эти лыжники, судя по многочисленным пулевым дыркам в костях попавшие под пулемет, были какими-то нищебродными, даже ножи были какие-то некрасивые…

Да и другие мои знакомые не раз находили в лесу финские останки. Да, я знаю, что наша партия и правительство хреново относилась к нашим погибшим бойцам и их много и сейчас лежит недопохороненными, но вот не надо рисовать наших врагов ангелами во плоти. У них тоже всяко было. Вот чего у них не было – это такой выжженной земли, какую они устроили у нас, уходя с нашей земли… И нашим дедам надо было все отстраивать заново. Может потому не до мертвых было…)

Дед вернулся с Финской войны целым и невредимым. Никого не убил и не привез никаких трофеев.

После Финской дома прожил всего – ничего. Практически на следующий же день после объявления войны был призван. Попал в орудийный расчет гаубичного полка.

Полк повоевать не успел. Он был разгромлен немецкой авиацией на марше – в течение одного летнего дня. Подобное в нашей литературе уже не раз описано куда как красочно:

Яркое солнце, безоблачное небо и воющие сиренами безнаказанные самолеты. Дым от разрывов (толовый дым гадкий на вкус и от него потом болит голова), дым от горящих грузовиков и тракторов, вопящие мечущиеся под огнем люди, сумятица, крики, неразбериха – и весь спектр человеческих характеров – от панической трусости, до героической храбрости.

Люфтваффе работало как на полигоне. У наших не было ни авиационного, ни зенитного прикрытия. Тут дед очень поалел, что не зенитчик. Немецкие бомбардировщики и истребители бомбили и штурмовали раз за разом. Колонна оказалась запертой – с шоссе почему-то в поле съехать было нельзя и на шоссе был ад кромешный – тем более, что немецкие летчики грамотно разнесли сначала голову колонны, потом хвост, потом принялись за середину. То ли они меняли друг друга, то ли аэродром был рядом – но весь день они домолачивали злосчастный полк. Гоняясь даже за одиночками.

Деда гонял по вспаханному полю немец-истребитель. (Я так понял, что в основном личный состав подался в одну сторону – где были какие-то жидкие кустики. Дед решил, что кустики – не защита. Да и сверху все равно все видать, а вот с другой стороны – поле и глубокие борозды. В борозде отлежаться безопаснее, чем под кустом. Вот за ним истребитель и увязался. И дальше летчик персонально занимался дедом.)

Самолет шел буквально в метрах над землей и бил по одиночному артиллеристу из всех дудок. А артиллерист, тяжело навьюченный сидором, скаткой, винтовкой, противогазом, подсумками и т.п. метался по полю и когда видел, что самолет выходит на цель – кидался в борозду.

Дед удивлялся двум вещам – тому, какие борозды рыли пулеметные очереди – как плуг, а разлетавшаяся земля – как черные кусты вырастали, не как в кино жалкие фонтанчики песка, и тому, что за все время охоты дед совершенно забыл про винтовку – не до нее было.

И это его здорово огорчало и тогда, когда он мне об этом рассказывал: отстрелявшись, немец задирал нос машины, давал свечку и снова шел на цель.

При этом он оборачивался и дед отчетливо видел его голову в шлеме – как футбольный мяч. Стрелял дед вообще-то прилично, и по его мнению, если б он вспомнил про винтарь, то у летчика развлечение стало бы пикантнее.

Когда фриц наконец-то улетел, дед долго приходил в себя.

Полк остался без техники. Некоторые пушки были целыми, а вот все тягло сгорело или было разбито. Уцелевшие собрались кучей и пошли обратно. По дороге неоднократно попадали под налеты авиации, зубами скрипели – потому что шли вместе с беженцами и насмотрелись. Как немцы веселились, расстреливая баб и детей – лето, платья светлые. Издалека видно и целить удобно.

Дед отметил, что такое хождение по головам и развлечения в виде охоты на одиночек были только в 41 году. Уже в 42 люфтваффе отучили так веселиться. Но в 41 летуны вытворяли что угодно и потому на обочинах дорог и поодаль валялось много трупов – и женских и детских и солдатских…

Дальше бредятина хаотического отступления без руководства. Немцы перли по дорогам, а наши пытались их обогнать, идя по лесам и болотам. Сидели у костерка впятером. Один сказал. Что надоело отступать и завтра же он пойдет к немцам сдаваться. Кто из четверых доложил – неясно, но утром пятый сдаваться не пошел. Расстреляли его.

В одном месте отходившим по лесному проселку гаубичникам преградили путь немцы.

Из баньки на бугре били по дороге, прижимая наших к земле. Дед говорил про автоматчиков, но учитывая новые публикации – может там были пулеметчики. Артиллеристы – здоровые, злые от всего виденного и пережитого мужики сунулись дуром – «да мы этих карлушек на лоскутки порвем!»

Немцы прекратили огонь, чем изрядно подбодрили наших – «Ааа! Бегут небось!» Подпустили метров на 80 и грамотно срезали огнем по животам. Автоматического оружия в баньке оказалось достаточно. Атака захлебнулась, кто уцелел - залег, началась перестрелка с весьма невыгодной позиции. Лежать на ровном месте под плотным пулеметным (или автоматным – на полусотне метров это однохренственно) огнем и лупить из винтаря наугад – толку мало.

Дело спас один солдат, подползший по-пластунски к бане с другой стороны и закинувший в окошко противотанковую гранату. После взрыва стрельбу немецкую как ножом обрезало и дед, подбежав вместе с другими, увидел, как выползшего из бани по стеночке немца, впереди бегущий так гвозданул штыком, что немец повис на обломившемся острие и так и остался висеть, пришпиленным к стене.

Всего немцев оказалось шестеро. Пятеро мертвых. Одного, помятого и сильно контуженного, взяли в плен.

Пока толпились вокруг, не зная что с фрицем делать – тот был совершенно ошарашен и похоже ничего не слышал вообще – откуда ни возьмись, появился полковой политрук, которого раньше что-то было не видно. Произнес пафосную речь – и выстрелил в пленного. Тот свился веревочкой и умер (тут дед показал винтообразное движение рукой и я словно своими глазами увидел, как вертикально, поворачиваясь вокруг своей оси рухнул застреленный).

На солдат это произвело гадостное впечатление. Не воодушевило. Также совсем не воодушевило то, что убитых-то в этом бою было немного, а вот тяжелораненых – куча.

(Ну, тут чего говорить – ранения в область живота, перебитые позвоночники, рваный кишечник, пробитые почки, печень, мочевой пузырь…Врагу не пожелаю. И перитонит впридачу, в полевых-то условиях.)

Сколько могли – тащили раненых с собой. Потом попалось какое-то тоже отходившее медучреждение – с радостью оставили еще живых раненых там. Понимали, что раненым и там не сахар будет, но вроде как долг исполнили. Все - таки не бросили. А такое тоже было, видели по дороге.

Даже и думать не хочу, что там стало с этим медсанбатом, которому бравые артиллеристы всучили пару десятков тяжеленных раненых в запущенном состоянии. А как цивилизованные немцы обращались с нашими ранеными и медиками – из первых рук знаю…

Деда назначили вторым номером к пулемету ДП. Первый номер – боец Громов – нес сам пулемет, а дед таскал короб на три диска и запас патронов. На перекрестке артиллеристы напоролись на немецких мотоциклистов (вообще мотоциклисты были вездесущи – куда ни сунься, а тут вот на них напоролись.) Громова стукнуло по голове, и дед перевязал его, как умел. Почему-то дед решил, что Громов будет вести огонь из ДП, потому привстал с винтовкой и увидел довольно близко – метрах в 200-300 мотоциклы и немцев, поливавших разбегающихся наших.

Прицелился, нажал спуск – осечка. Передернул затвор, выстрелил. Обернулся на своего первого номера – а того нет.

Глядь – далеко уже в пшеничном поле мелькает белый мячик. И пулемета нет – Громов уволок. Дед решил, что убегать по полю на виду у немцев неумно и решил бежать в лес – по другую сторону дороги. Вытряхнул диски из короба, раскатил их, благо круглые, в разные стороны и тоже дал тягу.

Кругом пальба, по слухам немцы обтекли и справа и слева, а какой-то разъяренный майор угрожая пистолетом, заставил всех, кто мимо шел ночью, тащить на себе из дрища застрявшую пушку. Утром, потратив все силы и устав смертельно, извозившись в грязище до ушей выволокли пушку на сухую дорогу. И увидели то, что в темноте было незаметно – ствол орудия был пробит навылет. Пушка была безнадежно искалечена. Майор снял с нее замок и прицел и пошел со всеми дальше.

К слову – дед вполне одобрительно относился к тому, что бросивших свои части и подразделения, утративших свою технику командиров расстреливали. Многие беды по его мнению в 41 были из-за того, что начальство чаще думало как самим утечь, а не о том, чтоб командовать. Солдаты зачастую шли сами по себе, без руководства. Если было к кому примкнуть – примыкали.

Дед с приятелем примкнули к хорошо организованной и неплохо вооруженной группе, которой командовал очень правильный мальчик-лейтенант. Ночью приготовили засаду у дороги. Затрещали мотоциклы. Пулеметчики хотели врезать по фарам, а лейтенант запретил: «Вдруг наши?» Когда уже проскакивали мимо – стало ясно – никакие не наши. Немцы колонной.

Ушли от дороги. Шли по лесу, заваленному противогазами, и деревья были увешаны винтовками СВТ. Дед отзывался о них, как о капризных и ненадежных, хотя признавал, что у него всю войну были только мосинские и судит он по чужим словам. А я сравнительно недавно узнал, что известная винтовка ФН_ФАЛ – практически передер СВТ и вся беда СВТ была только в том, что патроны с закраиной, что многие плохообученные солдаты не учитывали…

[Padre 1]

Dok

Как всегда!

[Давид 1]

Спасибо! на одном дыхании

[Alex S. 11]

Спасибо Док!!!

[Кириешкин 14]

Спасибо Док!!!

а вот эти кадры http://ru.youtube.com/watch?v=RpTcxD9BM ... re=related

[Dok 4]

Кириешкин

О, точно! Интересно бы посмотреть - может отец себя бы увидал. Жаль качество херовато...

Всем - спасибо за добрые слова!

Продолжаю:

К своим выбирались вдвоем – вместе с приятелем, и тут неожиданно встретились с тем самым политруком из гаубичного полка, который застрелил немца. По дороге к деду с приятелем пристал маленький козленок – откуда уж он в лесу взялся – кто знает – но шел как собаченка. Так политрук застрелил этого козленка «чтоб немцам не достался». Видно руки у политрука чесались.

Вылезли на дорогу и увидели свои грузовики. Пошли «голосовать за развитие автопрома» А потом политрук остановил машину и укатил, враз забыв о сослуживцах. Те плюнули ему вдогонку и пошли пеше.

Дальше их отправили на сборный пункт. Вопросов к ним не возникло – вышли с оружием, с всей снарягой, короче – подозрений не вызвали. (ЕМНИП – вышли где-то у Гатчины, которую успели уже переименовать сначала в Троцк, потом в Красногвардейск.)

Приятеля – как оказавшегося грамотным наводчиком – отправили в артиллерию. А дед неожиданно встретился с родственником – мужем сестры жены. Майор пехотный – по тем временам – шишка. Родственник решил помочь и забрать к себе. О чем и сообщил комиссии. И все бы было отлично, да один из чинов спросил деда – «Вы служили в его части?» Дед честно ответил, что нет. Произошла некрасивая сцена, потому как майор-родственник сказал, оказывается, что это его боец и потому он его заберет себе.

В итоге деда отправили в пехоту – но не к родственнику. Тот и после войны не раз деду пенял за такую глупую честность, а дед оправдывался, что откуда ж он знал, что говорить, а что нет… Но чувствовал себя при этом неловко.

Началась блокада. Так же как штатские – голодали и солдаты. Дед за блокаду потерял много здоровых зубов – в распухших черных деснах они не держались и болтались как на нитке. Их вынимали пальцами, практически без боли.

А вот блох и вшей у деда за всю войну не было. Он считал, что они заводятся только у тех, кто опустился. Боролся с ними как умел. И потому вшивым не был. Даже просто переодевать навыворот рубашку – и то было полезно. Хотя на холоде, да голодным – это требовало определенного настроя.

Каково в целом было можно судить по тому, что когда их обучали метанию гранаты, дед от слабости поскользнулся, упала боевая граната рядом. Хорошо, что сержант-кадровик успел ее пнуть, рявкнуть «Ложись» и сам залег. Граната отлетела подальше и осколки пролетели мимо.

Зимой часть, в которой служил дед, бросили под Колпино. Голодные мерзнут сильно.

Шли долго, периодически посвистывало. Оказалось – пули. Один из сержантов был убит еще не дойдя до окопов. Потом добрались до второй линии, немного погрелись в блиндаже, а получилось еще хуже – окончательно задубели и самое паршивое – сыпавшийся со стенок при взрывах песок набился в винтовки. Попал в стволы, затворы заклинил (винтовки-то сдуру к стенке прислонили). А там уж и совсем на передовую линию – окопы мелкие, в дно мертвецы вмерзли и прибывшие шли по голым спинам, животам, головам – трупы-то смерзлись, твердые как камни, да скользкие – как кто идет – одежда-то под сапогами и валенками рвется и сползает.

Дальше была атака. (Я так понимаю сейчас, что взрывы – это видно артподготовка была).

Вылезли все разом и поползли под немецким огнем к линии их окопов. Из-за густоты огня и по слабости – ни по-кинематографически – в рост, ни осторожно – по-пластунски не вышло. Поэтому все, не сговариваясь, поползли на четвереньках.

Дед с тоской думал, что делать, когда до немцев доберется – негнущимися пальцами ни гранату взвести, ни обойму зарядить – да и затвор из-за песка заклинил – не передернешь.

Вдруг деда по его словам как толкнуло что-то и он нагнул голову. И его как колом ударили - в тот же миг немецкая пуля скользнула вдоль спины, распоров наполы шинель, перебив ремень и просадив навылет ягодицу. Тут же мерзкое тепло в штанах – кровь потекла. ( Я не от одного деда слышал, что при ранении эта теплая мокрядь ощущается человеком как что-то опасное и мерзкое.)

Дед пополз обратно, съехал в окоп и заковылял туда, где сидел комбат-капитан. Рядом был фельдшер и пара искалеченных пулеметов. Дед сказал, что ранен. Фельдшер развел в стороны половинки шинели, глянул, сказал:»Повезло тебе. Идти можешь?». Дед ответил, что может. Капитан велел бросить винтовку в тупичок – ответвление окопа, где уже лежали кучей полтора десятка винтовок, и идти к санитарам. Что дед и сделал.

Оказалось, что поступил легкомысленно – за поворотом траншеи нога просто отнялась, и дед позорно повалился. Опереться было не на что, да еще и портки, распоротые сзади пулей сваливались, и их надо было придерживать. Да еще ведь и слабый, голодный. Кое-как вскарабкался по стенке и волоча совсем уснувшую ногу пошкандыбал к землянке, где были санитары. Перевязали. Уложили на нары.

А потом ждали вечера – для эвакуации день не годился, все было пристреляно. Что-то санитары ели, дед попросил у них поесть, на что они ответили: «раненым в живот есть нельзя!» - «Так я ж не в живот ранен!» - «А нам виднее!»

Ну да грех их винить – сами голодные были, а таскать раненых – работа тяжеленная.

Дальше госпиталь. Злющая докторша, осмотрела деда через несколько дней после прибытия, да и то после настоятельных его просьб – от раны шел уже тяжелый запах.

Докторица мстительно просадила зондом по раневому каналу – дед аж оставшимися зубами заскрипел. Потом вынули попавшие в рану лоскутья тряпок. Отстригли омертвевшую ткань. При этом чертова баба словно специально старалась сделать побольнее.

Дед провалялся в госпитале полгода. На его счастье попал к другой докторше – и с ней дело пошло на лад. Очень трудно было восстановить функцию ноги – пуля выдрала здоровенный кусок мышц. Постепенно дед все же стал ходить, сильно хромая, но из всех сил стараясь ходить ровно.

Все-таки он выздоровел. А его сосед по палате, которому осколок вбил в задницу разбитую вдрызг стеклянную флягу – умер.

Из команды выздоравливающих деда забрали в артиллерию. Во взвод топографической разведки артполка.

(Cразу признаюсь – когда дед рассказывал про деятельность топографической службы – я и половины слов не понял. Одно усвоил – хоть дед и имел отношение к разведке, но в тыл к немцам не ходил, языков в одиночку не таскал. Потом, правда, вроде понял, что это была за работа.

Для точной работы артиллерии надо как можно точно определить – где установлены орудия. Привязать пушки к местности и максимально точно нанести эти позиции на карту. Чем точнее привязался и нанес – тем проще готовить данные к стрельбе и тем точнее будет стрельба. Учитывая, что как правило позиции батарей были не в цивилизованных местах, набитых геодезическими знаками и приметными ориентирами, это становилось непростой задачкой.

Мало того, все прекрасно понимали, что и противник постарается привязаться по ориентирам – и если поставить пушки возле приметного ориентира – враг этим обязательно воспользуется. Потому и наши и противник хитрили, стараясь максимально усложнить друг другу привязку целей к ориентирам.

В общем тщательная, незаметная, кропотливая работа, которую военные журналисты не видят, а кинооператоры не снимают. Видят результаты этой работы пехотинцы и танкисты, которые лезут в атаку после артподготовки. Вот тут сразу заметно – как артиллерия отстрелялась. И жители города тоже это видели. Чем лучше наши артиллеристы учились работать, тем реже и жиже становились артналеты.)

Полк принимал участие и в контрбатарейной борьбе. Только после смерти деда – работая в артмузее и общаясь с людьми, которые организовывали и вели эту контрбатарейную войну я понял насколько ювелирной, филигранной была работа артиллеристов под Ленинградом.

Тем более, что каждый снаряд был большой ценностью – те артиллеристы, которые служили в Первую империалистическую любили говорить – каждый снаряд – как хорошие сапоги стоит! Одного такого ветерана (с целью подкузьмить) молодые солдаты как-то спросили: «Ну это от полковушки снаряд стоит как пара сапог. А от наших сколько стоит?» На что мужик снисходительно посмотрел на зелень и ответил: «А от наших – как пара сапог со шпорами.» Подумал и добавил: «Хромовых, конечно».

Потом эта шуточка – «Пальнули, аж шпоры зазвенели» долго у артиллеристов ходила.

Но правда в шуточке была – за бесполезный расход снарядов драли нещадно. Потому старались работать на совесть. Да и не только потому – большая часть были ленинградцами, родственники в городе жили, потому ненависть что к немцам, что к финнам была осознанной, четкой, ясной. Практически у каждого кто-нибудь умер от голода или был убит при бомбежке или артобстреле. Командование части отпускало периодически особо заслуживших – домой сходить. После этого бойцы еще больше свирипели. Были и потери – одного из знакомых деда осколком свалило на пути в часть.

Деду же идти было не к кому – бабушка с сестрой и детьми успели эвакуироваться буквально в последние дни, на одном из последних эшелонов.

Помимо привязки по местности и топразведки работы и тут было много. Чем лучше окопаешься – тем меньше потери. Копали много. Опять же делали блиндажи для жилья, для служб, погреба под боезапас, капониры и много чего еще.

Были и другие задачи – для орудий оборудовались основные и запасные позиции. Естественно противник долбал по засеченным позициям. То, что долбал – было хорошо – боезапас и у немцев с финнами был не безграничным, да и нежные были дальнобойные орудия – стволы у них снашивались куда быстрее, чем у меньших калибров.

Главное – чтоб на тот момент орудий на позиции не было. Потому использовали и макеты орудий – отстрелялись, настоящие орудия долой – на их место макеты в натуральную величину и немного – с умом демаскирнуть, когда скажем в воздухе авиакорректировщик появился. Например, как бы случайный дымок из землянки.

Правда такие развлечения проходили только пока стояли напротив немцев. Финны практически не стреляли из дальнобоев. Политрук артполка объяснял это тем, что орудия у финнов английские, а Англия, как наш верный союзник, не поставляет финнам ни боезапас, ни запчасти, потому финны в 41-42 поистрепались, а сейчас пальцы сосут.

Немцы же незамедлительно долбали по обнаруженной «батарее». Чем больше снарядов они расходовали – тем лучше. Правда, один раз веселья не получилось. Отделение не успело убраться с места ложной батареи достаточно далеко до артналета и снарядом их накрыло. Бежали всемером, разрыв здоровенной чушки был совсем рядом – но посекло деревья вокруг, сбило с ног и только тому парню, который бежал предпоследним досталось – осколок снес ему переднюю брюшную стенку – так что внутренности вывалились.

К нему подбежали, а он белый как мел, уже не в себе, смотрит сквозь товарищей и что-то быстро и тихо шепчет. Деда больше всего потрясло, когда он увидел, как раненый непослушными руками пытается засунуть вываливающиеся кишки обратно в живот - с прилипшими к ним сосновыми иголками, муравьями, травинками и прочим сором.

Бойцы уже были обстрелянные, тут же из двух деревцев и своих ремней сообразили носилки и на рыси – в ногу, чтоб не растрясти по дороге, потащили в медпункт. Фельдшер у них был толковый, но сделать ничего не смог, умер раненый. Как принесли – так и утих, посреди перевязки.

Дед гордился тем, что когда принимал участие в таких розыгрышах – немцы покупались.

Тот же политрук рассказывая им о важности соблюдения маскировки и опасности демаскирования обязательно рассказывал полюбившуюся ему байку о фальшивом немецком заводе, на который англичане сбросили деревянную бомбу с запиской – «какая цель – такие и бомбы!» Вообще то, что политрук любил рассказывать одно и то же, было его, пожалуй, единственным недостатком – в отличие от того «стрелка». Он всерьез заботился о том, чтоб быть полезным для личного состава. Дед о нем отзывался с теплотой.

Вообще Ленинградский фронт имел свои особенности – фронт топтался несколько лет практически на одном и том же месте, потому тут у нас в ходу были разные хитрости – чаще, чем там, где до этого просто руки не доходили по причине того, что надо было или отступать на сто километров или наоборот наступать на такое же расстояние.

Тут же сидя друг напротив друга, точнее враг напротив врага – изучали привычки, слабые места и придумывали как бы досадить посильнее. Та ненависть, практически средневековая, которая была тут в ходу – что у немцев, которые даром торчали у упорно несдававшегося города, что у наших, видевших весь немецко-финский гуманизм воочию на своем собственном городе и чувствовавших его не на политзанятиях, а на собственной шкуре заставляла придумывать самые разные ловушки и гадости противнику.

Дед рассказывал об аэростатах наблюдения – оказывается это были довольно вкусные цели и их старательно уничтожали при первой же возможности. Наши навострились из вдребезги изодранных аэростатов делать приманки – драный и латаный списанный аэростат не мог уже поднять корзину с корректировщиком, а вот имитацию корзины с соломенным чучелом в обносках и двумя кружками из жести с консервной банки на «лице» (издалека – точно бинокль посверкивает) - в последний раз мог. И поднимал.

Соответственно противник покупался – а он покупался практически всегда, потому что как наши солдаты ненавидели «раму», так и немцы ненавидели «колбасу» - по «колбасе» и стоявшей внизу полуторке с лебедкой начинала работать артиллерия или прилетала парочка истребителей. Потом истребители перестали присылать – к 43 году ленинградская истребительная авиация насобачилась в достаточной степени, чтоб устроить баню паре немецких истребителей, да и нередко шуточка с «колбасой» поддерживалась и зенитным огневым мешком. Тем более в этом случае у зенитчиков были развязаны руки, и они не опасались задеть корректировщика.

Героическое чучело мало того, что заставляло немцев потратить кучу дефицитных снарядов, но и позволяло одновременно разведать, засечь и привязать к карте артпозиции противника.

К 44 году уже соседей знали хорошо. Отработали такой метод борьбы с дальнобоями, до которых не могли достать по причине удаленности – как только те начинали работать по городу – наши орудия начинали долбать по доступным по дальности разведанным целям – штабам, складам, дорогам. Немцы нервничали, перебрасывали огонь на подавление беспокоящих их батарей и в этой собачьей свадьбе город оставляли в покое.

К слову – немцы сперваначала использовали аэростаты наблюдения. Но если в Ленинграде была неплохая база по их производству и ремонту, то видно у немцев с этим не заладилось – чем дальше, тем их поднимали реже. Потом вообще перестали этим заниматься, а немцы перешли на авиакорректировку.

Активно работали звукометристы. Дед рассказывал, как при нем накрыли пропагандистскую установку противника – заговорил вечером репродуктор, причем где-то довольно близко. Речь шла о том, что вот красноармейцы сидят в окопах, а у Сталина Орлова в голом виде на столе танцует…

Дед пока это слушал, подошел его командир и сказал, что ничего, сейчас звукометристы сделают цель (с двух направлений устанавливается наибольшая сила звука, потом на пересечении этих направлений делается засечка, потом по засечке готовятся данные для стрельбы – и залп.). И действительно скоро батарея отбабахала по засеченной цели и похоже накрыла установку – больше тут не выступали. А батарею пришлось переводить на другую позицию, потому как и с нашей стороны громкоговорители эти с пропагандой выполняли двойную задачу – наговорить гадостей противнику и попутно засечь и идентифицировать открывших огонь. А потом и прихлопнуть.

Вначале это получалось почти самоубийственно, а потом насобачились репродуктор держать на удалении от громкоговорящей установки. Репродуктор разносило, а машина оставалась целой.

Дед отметил, что данная передачка у бойцов вызвала недоумение и они посчитали, что че-то пропагандеры противника перепили – с чего это на столе танцевать… Глупость какая – на столе же там всякое вкусное стоит… (Вообще-то в России раньше на столах танцевали токо две группы населения – купцы, да российские литераторы. Куприн, вот вроде засветился.) Поэтому солдатня этот посыл не оценила и решила – врут, как сивые мерины…

Немцы тоже активно занимались звукометрией. По Ленфронту ходил рассказ, что немцам удалось накрыть успешно вернувшуюся с задания разведроту – пока праздновали возвращение немцы сориентировались по звуку не то баяна, не то патефона – и врезали, искалечив мало не полроты.

Изменено 23 ноября, 2008 пользователем

[Padre 1]

Dok, интересные вещи получаются....Всякая шняга сочиняя свои гнилые опусы тут же старается их напечатать для младых отпрысков, дабы прославить имена свои на века вечные...Пушкины, блин. Ты, мало того, что излагаешь интересные правдивые вещи о нашей военной истории на примере своих родственников, так еще и пишешь так, что все это читается легко, и прекрасно откладывается в памяти. Не хочешь потратить еще немного своего драгоценного времени и составить хоть небольшую книгу мемуаров? Можно было бы ее напечатать небольшим тиражом. Я думаю, народ бы скинулся на такое благое дело! В конце концов, можно было бы сделать что то типа сборника. Включить в него твои вещи, потом то, что Вогель пишет. У меня есть товарищ, который так же как и ты написал охрененную вещь про своего деда-разведчика, причем ценна она тем, что написана так же легко, и его дед ЖИВ!!!! Он сам читал, корректировал, поправлял неточности. Попробую связаться с ним, и если он даст согласие, сначала выложу его повесть здесь, а потом если дело стронется, то и в печать. Пусть это все прочитают не только люди с Тризны, но и более широкий круг читателей.

"Наш зритель ждет нас!" (с)

[Dok 4]

Padre

для начала надо материал собрать. Я-то пишу и для того в том числе, чтоб и вы раскачались - не у меня ж одного дед был и отец...

А книги я уже издавал. Токо понимаешь - гранты за такое не дают - не та тема. Вот если б я писал о том, как было страшно жить в СССР и как детям правильно заниматься сексом - то тут была бы поддержка. А у меня - как раз наоборот...Потому то, что я выдал - коммерческого успеха не имело.

Ну если будет охота - потом еще и оттель помещу, хотя сразу скажу - там военной тематики не было.

[Padre 1]

Токо понимаешь - гранты за такое не дают - не та тема.

Оно понятно, но в наше бессовестное время, для того, чтобы печататься огромными тиражами нужно быть либо очень богатым человеком, либо подлецом и бумагомаракой и "писать" про те прелести, которые ты уже упомянул.

нужно чтобы был и противоположный взгляд на историю....Гораздо более правдивый.

[Dok 4]

Вставка-отсебятина

Это мне рассказал один из сотрудников артмузея.

Из тех, у кого пиджака под орденами было не видно.

И это были боевые ордена.

Потом похожее описание попалось в книге.

Потом еще раз.

Считаю, что это правда.

Все знают, что после прорыва блокады в 1943 году в дополнение к «Дороге жизни» - стремительно была построена железная дорога по берегу Ладожского озера вдоль Староладожского канала. Строили ее практически сразу – еще работали трофейные и похоронные команды и рядом с ними строили насыпь и клали рельсы.

Работа была титаническая – а еще надо было сделать мост на сваях – через Неву.

Немцы все это отлично видели и старались сорвать строительство дороги. Соответственно наши им в этом мешали как могли. Дорогу построили. Мост построили. Пошли поезда.

Железнодорожную ветку назвали «Дорога победы». По ней доставили 75% всего, что получал Ленинград. 25% - прошло через «Дорогу жизни».

Правда у железнодорожников эта ветка была известна как «коридор смерти». В среднем за день полотно разрушалось прямыми попаданиями трижды. Но ремонтные работы проводились стремительно. Поезда шли. Вместе с ними в город шло продовольствие и снаряды. Снарядный голод тоже кончился – и немцы это ощутили на своей шкуре очень быстро.

Естественно, что им было очень важно перерезать эту транспортную артерию. Проще всего это было сделать, разваляв мост через Неву – у Шлиссельбурга. Но это было сделать очень непросто – особенно без корректировки.

И корректировка пришла. В воздухе появилась группа «Фокке-Вульфов». Один – двухместный, остальные явно истребители прикрытия. Действовали очень грамотно.

В мост пошли попадания. Его чинили, но с каждым днем все становилось хреновее и хреновее. Мало того – этот чертов корректировщик был виртуозом. Он дирижировал ансамблем из нескольких дальнобойных артиллерийских групп и потому артполк, прикрывавший мост, раз за разом проигрывал дуэли. Связь с нашей истребительной авиацией была многоступенчатой, и когда начинался очередной сеанс корректировки немцы успевали отстреляться до прибытия наших истребителей.

Летуны говорили, что буквально сидели в кабинах и взлетали не теряя ни секунды, но вот то время, пока запрос из артполка проходил по инстанциям – безнадежно гробило возможность успеха. Выделить зенитную артиллерию для того, чтоб отогнать наглеца – не получалось, имевшаяся и мост-то с трудом прикрывала.

Ну и неизбежное случилось. В один далеко не прекрасный день сразу после появления группы корректировки в воздухе начался обстрел. Но не такой как раньше – било одно орудие. Мощное. И очень точно. С такой дальности, что артполку оставалось только смотреть.

Пристрелка шла так, что командир артполка спал с лица. Посланный к мосту писарь приволок осколок. После осмотра осколка всем, кто понимал в артиллерии, стало тошно.

На снаряде не было медного пояска. Нарезка шла сплошняком прямо по стальному телу снаряда. Это означало, что дальнобой этот сверхточен. Правда, внутренний вкладыш ствола – лейнер с нарезкой - выдержит выстрелов 70-80, после чего орудие пойдет в ремонт. Но минимум 10% будет прямых попаданий в мост. А мосту и столько много.

Орудие отстрелялось. В мост попал десяток снарядов.

Все. Финиш.

Группа корректировки улетела на аэродром.

Мост вышел из строя.

Катастрофа…

Прилетели на перехват наши истребители…

Практически сразу же командира полка вызвали к начальству. Он собрался и уехал как на собственные похороны.

Вернулся очень поздно – но довольный.

Разговор был тяжелый. Но артиллеристов отличало умение видеть проблему – и при этом предлагать решение ее. Дело дошло до Говорова, а он был человеком безусловно умным и справедливым (хотя и носил модные в то время усы – как и Гитлер к слову)...

Командир артполка не с пустыми руками приехал – к тому же и до этого он постоянно докладывал об ухудшении ситуации. Потому вместо крика и брани было проведено совещание спецов. В основном предложения командира артполка были приняты. Связь с авиацией стала прямой. Дополнительно придана зенитная артиллерия. Договорились с моряками о взаимодействии. Были и еще решения – но я тут не буду распинаться долго.

В ближайшие же дни оказалось, что когда истребители прилетают быстро – корректировка стрельбы у немцев срывается. Мало того – поехав договариваться с моряками о взаимодействии, командир получил неожиданный сюрприз.

Разговорился в штабе клешников с красивой молодой женщиной в морской форме – оба они ждали приезда задерживающегося начальства – и тут артиллерист узнал, что женщина – переводчик-слухач. То есть она слушает эфир и записывает переводы немецких разговоров.

Работа скучная – а главное бесполезная, потому как немцы прямым текстом не говорят, вот разве что бывает такой бархатистый уверенный баритон – так его слушать интересно – он правда больше говорит всякими позывными и цифрами, но как правило в конце либо хвалит. («Носорог 33. Благодарю за работу и сделаю все зависящее, чтобы Вы повидали свою семью уже в этом месяце. Великолепно!»).

Либо дает разносы («Аист 28 – Рекомендую Вам собрать свой чемодан – и не забудьте взять свою любимую соску и плюшевого мишку! Я не понимаю, как Вы смогли попасть из ясель в армию! Возвращайтесь обратно!»)– и это интересно слушать, потому как язык литературный, очень богатый. Познавательно в плане обогащения лексики.

Командир артполка поинтересовался – а что за цифры. Переводчица привела примеры.

И удивилась оттого, что ее собеседник буквально подскочил и разволновался.

Слухач записывала авиакорректировку этого немца с «Фокке-Вульфа»!

Учитывая важность своей задачи, командир артполка добился перевода слухача – с техническим же обеспечением - из флота в сухопутную армию, а именно в его полк.

И очень скоро для корректировщика настали трудные времена. Его бархатистый баритон начинал звучать в эфире сразу, как самолеты поднимались в воздух. Соответственно наши истребители почти одновременно прибывали к месту встречи, благо оно не менялось – основной целью оставался мост. (Прошлый погром вывел его из строя на очень много времени и естественно то, что его отремонтировали и он снова работал было весьма неприятно для немецкого командования.)

Немец ухитрялся вести корректировку даже в условиях воздушного боя, но это уже были не те санаторные условия, что прежде. Все чаще приходилось линять. Правда его телохранители всегда успешно связывали боем наших и если он и не мог вести корректировку, то улизнуть ему удавалось беспрепятственно.

Попытки одной группой связать истребители прикрытия, а другой атаковать корректировщика – не увенчались успехом – пилот на корректировщике был дока.

Но дела с обстрелами теперь не ладились. Без точной корректировки попасть в тонкую нитку моста с расстояния в два десятка километров было непросто. А тут еще и то, что стараниями Говорова налаживалась система контрбатарейной борьбы и чем дальше, тем жиже были результаты у немецких артиллеристов.

А потом корректировщик вдруг пропал. Совершенно точно, что он ушел из собачьей свалки целым. Но больше в эфире бархатистый баритон не появился.

Много позже летчики узнали, что ходивший тогда в свободный поиск истребитель из другого полка, не имеющего никакого отношения к защите моста, увидел за линией фронта одиноко идущий на малой высоте двухместный «Фокке-Вульф», воспользовался тем, что пилот «Фоккера» его не заметил, подошел поближе и «немецкий летательный аппарат тяжелее воздуха» пошел считать елки…

Больше развалять мост немцам не удавалось…

А еще мне попались воспоминания строителя этого самого моста:

http://blokada.otrok.ru/library/doroga/09.htm

[Sarmat 1]

Doc

действительно на одном дыхании ... талант многое не просто в тему, а в лузу ...

[Dok 4]

Дед. Продолжение – брат деда Виктор.

В 1942 году пал Севастополь. Дед сильно переживал по этому поводу – в Севастополе воевал его младший брат Витька. Повезло так братьям – оба в блокированных городах оказались.

Витька был красавчик и очень удачлив – с самого детства. Причем во всем везло – всем на зависть.

Даже в Ленинграде – его прописали раньше, чем моего деда, хотя дед и был тут дольше.

На действительную службу Витьку взяли на флот – почему-то Черноморский. В письмах он поддразнивал брата, что и тут – Никола на севере мерзнет, а он на курорте, да на флотских харчах…

По моим детским меркам вроде Виктор больше подходил на роль героя, но вот как-то и рассказы его и то, что он часто во время рассказывания начинал плакать, и жена тут же выдавала ему очередную дозу портвешка – и цыкала на нас обоих. Чтоб тему сменили…

Он рано умер. Потому то, что он рассказывал – скорее сохранилось потому, что став постарше я спрашивал уже деда. К сожалению и дед уже многого сказать не мог – ну все воевали. Мало ли чего там было. И действительно – когда собирались у деда гости – практически все были из фронтовиков (ну ясно – совковое быдло, ни одного умника, слинявшего в Ташкент, потому как его жизнь была крайне нужна всем нам) то танцевали. Пели песни под баян – немудряще развлекались, короче.

Особенно отличался сотрудник деда – дядя Боря… Вот после того, как этот танкист играл и пел – я знаю, что присказка «хоронили тещу – порвали два баяна» совершенно правдоподобна. Не я один – кто был помладше – и будущая мама моего братца – действительно всерьез боялись, что либо растянутый мало не за спину баян порвется, либо у поющего дяди Бори лицо лопнет…

А дядя Витя еще в Одессе добровольцем пошел в морскую пехоту. То, что он списался с кораблин и пошел защищать осажденный город в пехоту, многие восприняли как дурость – ясно же, что шансов погибнуть в пехоте куда больше.

На его счастье первыми противниками были румыны. «Тренировались на кошках» - как он откомментировал первые боевые опыты своего подразделения. Первое боевое задание морпехов кончилось удачно, хотя и тут все с моей точки зрения было «неправильно».

Свежеиспеченным героям поручили выбить румын с важной высотки. И как на грех начальство позорно заблудилось. (Осталось от деда Вити выражение: «Крались, крались и на берегу усрались…»)

Где их там ночью черти носили, но таки вылезли они к этой высотке, уже под утро. Причем аж с тыла. Командир так явно обрадовался, сориентировавшись наконец на местности, что потом более поздние рассказы о хитро и коварно продуманном плане годились токо для лопоухих простаков из других подразделений – «лопни, но держи фасон».

Румыны не подкачали. Судя по всему, несение караульной службы и организация наблюдения были для них совершенно неизвестными мероприятиями – потому морпехи свалились буквально им на головы. Дальше был хаотичный и скоротечный бой, скорее даже потасовка, после чего румыны просто разбежались.

Вообще-то как солдаты румыны бывали и неплохи. Вот только когда их пугали внезапно – они терялись совершенно. С немцами такое не проходило, да и подобраться незамеченными к гансам было сложно – наблюдение у немцев было налажено добротно.

Дальше Витька полностью убедился в том, что он – везучий. Кроме пары легких контузий он никак в боях не пострадал, хотя не увиливал и лез в драки напропалую.

За участие в обороне Одессы его наградили медалью «За Отвагу». Потом из Одессы их перевели в Севастополь – и там оказалось, что немцы тяжелее, чем румыны. Но и немцев можно бить. Время, когда морпехи слышали о себе, что, дескать «послали щуку мышей ловить» - прошли. Стали уже обстрелянными тертыми бойцами. Самое тяжелое было – научиться убивать, причем делать это вручную. Тут и оказалось, что повезло с румынами.

Когда в первый раз краснофлотцы сцепились на высотке с мамалыжниками, то и те и другие хватали друг друга за грудки и вообще вели себя не очень грамотно, как дерущиеся школьники. Ну, трудно живого человека ножом резать или лопаткой хлестать по лицу, чтоб оно лоскутами отлетало. Многих тошнило после боя. А потом привыкли – и главное – сами освирипели. Наши наконец настроились убивать.

Это было облегчено тем, что видели и на фронте и в осажденном Севастополе. Там ведь в городе и мирное население было – и то, что обстреливали и бомбили город беспощадно – на бойцов оказывало куда более сильное влияние, чем совершенно идиотская пропаганда, что 41, что 42 года. Познакомится с девушкой, закрутить любовь – и вдруг узнать, что ей вчера снарядом оторвало ноги – оно лучше любой пропаганды о солидарности рабочих и крестьян всего мира действует.

Севастополь еще и потому так держался, что, как и в Ленинграде, гуманизьма европейская там была максимально наглядно преподана. Токо тут у нас – немецко-финская гуманизьма, а в Севастополе – немецко-румынская. Оказалось, что эти мамалыжники не хуже немцев любят забавляться, добивая раненых. И делают это изобретательно и с выдумкой. А с мирным населением – так румыны немцев далеко переплюнули – больше паскудства пожалуй токо венгры смогли сделать. И с пленными тоже. Те, кому удалось удрать из плена добавляли ненависти…

Морпехи оказались своего рода гвардией Севастополя. Правда форс с них уже посбивали. Командование их впихнуло в обычную полевую форму РККА, но начальство сквозь пальцы относилось к тому, что клешники эту форму одежды нарушали то неуставными брюками навыпуск, то еще как. Правда и сами морячки убедились, что хаки полезно – «жук на тарелке издалека виден».

Так же как в Ленинграде противники старались поизобретательнее напакостить враг врагу. Например, когда в город прибыло весьма ненадежное подкрепление с Кавказа и возникло серьезное опасение, что эти «бойцы» постараются как можно быстрее сдаться немцам, именно морпехи устроили такую провокацию – с белыми тряпками кинулись якобы сдаваться – немцы заинтересованно не стреляли, а с нашей стороны как раз пошла пальба «по дезертирам».

Подбежав на гранатный бросок морпехи, закидали немецкий окоп гранатами, а потом сошлись «в ножи». Те из немцев, кто смог – дернул во вторую линию, морпехи похватав, что подвернулось под руку из трофеев, тем же духом рванули назад, а их отход прикрыли минометчики и артиллеристы. Вылазка оказалась очень успешной.

А потом на этот участок поставили ту самую ненадежную часть. Несколько попыток перейти на сторону противника закончились весьма ожидаемо – перебежчиков немцы сладострастно уложили очередями по коленкам у самых своих окопов и потом долго добивали ползающих и воющих раненых. В дальнейшем эта часть воевала нормально – как и остальные.

Сейчас жалею, что не узнал – имел ли Виктор отношение к этой эскападе.

Корабль, с которого Виктор списался на берег, ему довелось еще увидеть. У него на глазах накрыло бомбами. Виктор, когда рассказывал об этом – всегда плакал. Меня это страшно огорчало и раздражало – ведь если он герой, то никак не должен плакать. Вроде как у меня нет повода не верить деду, который говорил, что Витька воевал отлично, а с другой стороны – плачет, как девчонка…Фу!

Виктор был на берегу, как в амфитеатре и видел отлично все, что там внизу происходило. Несмотря на бомбежку как только «шарнуло» он вскочил на ноги, не понимая, что делает, а когда увидел, что корабль заваливается носом, ноги стали ватными и он сел и заплакал.

А внизу уже только корма торчала…И все меньше и меньше…

Я только недавно увидел запись того, как в современный эсминец попадает торпеда – потому мне сейчас понятнее стало, что означали его слова «вбило в воду».

Такая деталь: я не знал, на каком корабле служил краснофлотец. Почему-то считал, что никак не меньше, чем на крейсере. Ну как же – ясен день, что никак не меньше…

Но, похоже, что детская гордость ввела меня в заблуждение – выяснил я, что потопленный в Севастополе крейсер «Червона Украина» хоть и завалился на нос, но тонул несколько часов и экипаж его оставил организованно (кто выжил после бомбежки). Так что похоже, что мой родич служил на куда более мелкой лайбе, как это ни печально для детского самолюбия…

А дальше все слилось в сплошной череде боев. Говорят, что Севастополь взял Манштейн.

Севастополь взяли немецкие артиллеристы. Такого шквала огня Виктор не видел, как это было в последнем штурме. По его словам немцы не жадничали тратить снаряды даже на отдельных бойцов и артиллерия шла на прямой наводке чуть ли не в пехотных порядках, гася любое сопротивление, раздалбывая очаги обороны…

Потом он оказался практически в городе. Посмотрел на эвакуацию – а по его словам на каждую посудину набивалось народу сверх всякой меры и доходило до стрельбы по своим, когда лезшие на борт грозили потопить посудину – лупили из автоматов и пулеметов по своим. На берегу были толпы безнадежно ждущих спасения людей. По слухам командование уже увезли или уже увозят. Командования не было, пошло к тому, что каждый сам за себя… И тут два его закадычных дружка, с которыми были не разлей вода чуть не с Одессы – сказали вдруг: «Витюх, мы решили сдаться немцам. Город считай сдали, чего тут тянуть… ты с нами?»

Уповая на свою удачливость, он отказался. Надеялся, что либо просочится, либо – не бросят же всю кучу народу просто так! И еще такая мысль в голову ему пришла – «Пристрелить бы их, сволочей! Но у меня винтовка – а у них две. Не успею. Второй меня свалит.» Похоже, что и бывшим дружкам похожие мысли в голову пришли – расходились спиной вперед, держа под контролем каждое движение друг друга. И разошлись. Навсегда.

Решил, что стоять в толпе у воды смысла нет. Даже если кто и придет спасать – тут не сядешь. И попытался просочиться берегом. Ничего из этого не вышло. Мешок оказался плотно завязан. Оказался в группе из пары десятков сбродных разных людей, незнакомых друг с другом, у большинства уже и оружия не было. Он оказался самым богатым – у него еще было три патрона. Группа пыталась двигаться, хотя раненые тяжелели с каждой минутой. Да и те, кто был не ранен – совсем уже обалдели – и голодные и оглушенные и подавленные. Страшно бесила прозрачная вода у берега. Пить хотелось люто, некоторые пытались пить морскую воду, но только блевали потом судорожно. Мозги не работали, апатия одолевала – к тому ж еще и не спали толком который день.

Единственно держались совершенно нелепой и дикой надеждой, что вот всплывет сейчас рядом подлодка, или подойдет катер… Хотя Виктор как моряк отлично понимал, что при такой плотности осады никаких катеров уже не будет, но сам – надеялся. Изо всех сил - надеялся.

Вместо катера появилась немецкая цепь прочесывания. Виктор, считая, что терять уже нечего – приложился разуваться, чтоб застрелиться. Лежавший рядом пожилой командир с простреленным бедром его остановил – «Брось, парень, нечего за немцев работать. Выживи лучше. Еще повоюешь. Расплатишься.»

В словах был смысл – а может очень уж не хотелось канителиться с самоубийством – а из длиннющей винтовки стреляться – куда как малое удовольствие – и Виктор бабахнул по немцам в цепи. Он до конца своих дней уверенно говорил, что видел, как немец кувыркнулся.

А дальше свои же отняли у него винтовку с оставшимися двумя патронами и закинули ее в воду – прямо так, не вынимая затвора – из-за тебя, дурака, нас тут всех порешат! И еще насовали кулаками. Ну, насовали – сильно сказано – сил-то уже ни у кого и не было.

Пока немцы дошли – Виктор успел еще выскоблить в берегу ногтями ямку, сунуть туда завернутые в платок документы и награды – за Севастополь он еще «Красной Звездой» был награжден – и камнями присыпал, какие сгрести вокруг успел. Еще мысль мелькнула – прыгнуть в море и уплыть – или утонуть – но командир за ним присматривал и отчетливо ему сказал: «Успеешь, мальчик, умереть. Ты лучше их убивай. ты молодой - у тебя еще все впереди.» И тут Виктор по его словам – спекся. Сел, где стоял. Все.

А тут и взопревшие, злющие немцы подоспели. Вот они старательно люлей раздали – и сапогами и кулаками и прикладами. Оружия у пленных уже не оказалось – все в воду покидали за Витькиной винтовкой следом. Потом обыскали, отняв все мало-мальски ценное – от часов до сапог и погнали.

Раненых лежачих пристрелили там же. И того командира, который Витьке застрелиться не дал – тоже. Тех, кто идти не мог – стреляли без всяких сентиментов, спокойно, деловито. По дороге еще Виктора поразило то, что валялись давленные машинами трупы наших и немцы спокойно по ним ездили не сворачивая.

Почему-то больше немцев Виктор ненавидел крымских татар. Что там такое они делали – не рассказывал, но вот ненавидел пуще немцев и сильно злился тому, что их реабилитировали и разрешили вернуться. «Их надо было в Черное море переселить, за все, что они там вытворяли» – говорил он. Тут его всегда совместно затыкали и моя бабушка и его жена. Дескать, нельзя ребенку такое слушать. Так ребенок и не узнал, что с крымскими татарами получилось. При этом у Виктора в бригаде были татары – чуть не треть – но астраханские и казанские – и с ними у Виктора отличные были отношения, слова дурного о них не слышал.

При первой же возможности Виктор удрал. Вот тут не могу сказать точно – то ли он утек с разминирования, когда наши военнопленные под присмотром немцев «вытаптывали» минные поля, то ли ему повезло и в разминировании - и он утек после. Разминирование проводилось просто – разрешили взять палки, построили шеренгами и погнали. Подорвавшихся немцы издаля добивали, стараясь на поле все таки не соваться.

Удрав, Виктор первым делом постарался найти воду. Нашел когда – вроде как по описанию похоже на поилку для скота – пил в несколько приемов. Напьется – аж глаза вот-вот выпадут, и брюхо лопнет – а поспит чуток – и опять пить охота. Пленных-то немцы тоже не поили особо. Он еще возмущался, когда где-то прочитал, что немцы гнали пленных как скот. Как же, как скот! Скот и кормят и поят и по жаре не гонят и не стреляют! (Но тут его опять жена осекла.)

Напившись вволю и отоспавшись, он приободрился и пустился на авантюру – обратился к местному селянину. Селянин дал ему кусок хлеба, укрыл в сарае и пообещал принести еще и сала.

Видно по рассеянности селянин перепутал – и вместо сала привел двух драконов-фельджандармов. Виктора очень поразили щитки на цепочках. Так поразили, что и я про горжеты запомнил. Избили его от души, и опять он очутился в плену.

Всего он убегал, как я помню, пять раз. Дважды с этапа. Один раз из лагеря. И дважды с работ.

Четырежды его ловили и каждый раз били зверски.

Но это уже было не в 41 году – немцам уже были нужны военнопленные для работы и потому просто так умершвлять пленных они не старались. После четвертого побега ему опять повезло – как штрафованному ему светила виселица – но путем хитрой аферы свои смогли как-то поменять его с умершим пленным (вроде как куртки с номерами обменяли) – получилось, что штрафник сдох после побоев и потому вешать его нет резона, а безнадежный больной чудом выздоровел.

Последний побег получился успешным – грязный, зачуханный шкелет спрятала у себя дома не то немка, не то бельгийка – тут семейные предания расходятся. А сам он мне это не рассказывал. Жена его от этого просто кипела - похоже, что там был какой-то лямур с тужуром и бабища ревновала.

Дальше его освободили американцы, успели передать нашим – и Виктор еще успел повоевать в нашей армии…

А до этого не раз в концлагере немцы агитировали в РОА вступить.

Он рассказывал, как в РОА вербовали. Приезжает в КЦ значит полевая кухня. Перед строем пленных ставят, откидывают крышку. Пахнет охрененно - мясом. Все голодные - аж шатает, от запаха скулы сводит, слюна вожжой.

Офицер - пропагандист закатывает речь. Что характерно - о святом долге борьбы с большевизмом - пара фраз в начале, чисто дежурно. А дальше все конкретно - про сапоги, про паек, про табачное довольствие, про обмундирование, про свободное относительно передвижение, отдых, одеяла, кровати, даже и бабы и так далее. Короче сугубо материально – о том, что выживешь, если вступишь.

А из кухни пахнет - аж глаза вылазят.

Ну несколько человек не выдерживают, выходят. Их кормят тут же - при строе, чтоб все смотрели. Те из власовцев, у кого еще совесть есть, жрут отвернувшись, а были и такие, что еще и глумиться над своими товарищами начинали - типо я мясо ем, а вы тут окачуритесь.

Потом вышедшим давали табачок покурить.

Все не торопясь – с расстановкой.

Ну, чтоб остальные еще понюхали.

Далее кухня уезжала, власовцев уводили, а всем остальным что придется - то стоять пару часов на плацу смирно. то галопом несколько кругов вокруг плаца, то по спинам и башкам палками, когда в барак бегут, а то и все подряд...

Вот как-то после его рассказа мне не верится в то, что в РОА шли по идейным соображениям – с большевизмой бороться. Идейные-то не ждали б, пока их начнут мясной пищей с ума сводить, да сапогами с куревом соблазнять.

Умер Виктор как-то незаметно и очень быстро.

А через полгода после его смерти пришло сообщение, что под Севастополем поисковики нашли его документы и награды. И соответственно его приглашают приехать.

Его вдова тут же и покатила. И блистательно доказала, что моя бабушка совершенно ошиблась, считая ее дурой набитой. Путем нехитрой махинации с документами вдова переправила бумаги с покойного мужа – на себя. И стала ветераном войны. Героиней защиты Севастополя. Отакот! Сотрудникам военкомата в Ленинграде было видно лень перепроверять и посылать запрос в Севастополь…

Но наверно все-таки дурой она была – потому как, придя в нам в гости, стала рассказывать про свои героические подвиги в Севастополе моему деду с бабушкой. Моя бабушка, знавшая доподлинно, что вершиной героизма нашей этой родственницы была торговля пивом в киоске, пыталась ее по-хорошему вразумить, но та похоже уже и сама поверила в свое героическое прошлое. Наглость у торговок пивом в ларьках – это профессиональное, очевидно. Короче бабушка моя выперла одуревшую от славы торгашку мало не взашей.

Та потом еще правда несколько раз объявлялась – ей, как ветерану и героине – дали квартиру. Ну, она и не утерпела похвастать. Была повторно выставлена взашей.

Связь с этой героиней я не поддерживал, да и практически все мои родичи относились к ней плоховато. Единственно моя одна родственница ее навещала, да потом пришлось и ухаживать – толстуха двигалась мало, расхворалась.

А потом вдруг в начальный период перестройки у нее объявился какой-то ранее никому из нас не знакомый щестиюродный племянник и он так ей понравился, что она тут же стремительно приватизировала квартиру и завещала ее этому племяннику. Ухаживающая за ней родственница была отправлена в отставку, потому как грубая, скупая и плохо ухаживает. Вот племянничек – просто золото.

Родственница, позвонив поздравить с каким-то праздником через несколько месяцев с удивлением узнала, что в этой квартире живут уже совершенно посторонние люди, купившие эту квартиру не пойми у кого. Наведенные справки дали интересную картину – практически в том же месяце, как родственница была выставлена вон – вместо завещания была оформлена гендоверенность на квартиру, а вскорости – чуть не через пару дней героиня севастопольских фронтов скоропостижно померла, стремительно была кремирована и где похоронена – неизвестно. Ну а квартира так же молниеносно была продана…

Все-таки моя бабушка, похоже, хорошо разбиралась в людях…

Изменено 8 декабря, 2008 пользователем

[смех 0]

Dok просто нет слов.............. пишите ещё . Спасибо

[Padre 1]

Как всегда!

[Alex S. 11]

[Burn 1]

[Гость Maj Alex]

[Махновец круль 0]

[schrott 1]